Парамедик из Беларуси – про мужчин и женщин на войне, любовь, красоту и кровь на берцах, которую не хочется отмывать
Анастасия «Север» Махомет верит в человечество и ненавидит людей.
Подростком Анастасия Махомет считала, что живет в скучное время, а рождена – для войн и революций. Что ж, всё это она получила сполна. Сначала студентка медицинского университета включилась в протесты после выборов-2020. А когда из Беларуси вынужденно переехала в Украину, вспыхнула полномасштабная война с Россией – с балкона Махомет наблюдала, как на Киев падают ракеты. Она сама пришла в военкомат и предложила свою помощь. Стала парамедиком, возглавляла роту медицинской помощи в Полку Калиновского.
Доброволец с позывным «Север» рассказывает «Трибуне» о побеге на передовую, своем единственном 200-м, крови на берцах, которую не хочется отмывать, и о том, есть ли на войне красота и любовь.
Судьбоносный аппендицит, рожденная для войны и революций
– Почему вы решили стать врачом?
– В 5 лет у меня был аппендицит с перитонитом, два месяца провела в больнице после операции. И вот тогда впервые появилась мысль стать врачом. После 11 класса поступила в медицинский колледж, а когда после него пошла в медицинский университет, окончательно поняла, что не ошиблась с выбором. Это действительно мое. В колледже влюбилась в хирургию, в университете – в онкологию. Эти специальности и изучала достаточно глубоко. В 2021-м окончила университет, пошла в интернатуру, но, к сожалению, не окончила ее, так как уехала из Беларуси.
– В 16 лет вы ощущали, что созданы для войны и революций. Откуда такие мысли?
– Это отголоски литературы, которую читала в то время. Сидела на западной приключенческой литературе – Даниэль Дефо, Рафаэль Сабатини. Поэтому мне казалось, что живу какую-то скучную жизнь, но создана для войны и революций. Так что это просто детская история, когда ты читаешь много книг о героях, приключениях. За моими словами стоит только литература.
Слежка, манатки, Украина
– Вы вынужденно покинули Беларусь в 2021-м. Почему приняли такое решение и почему уехали в Украину?
– Решение было очень тяжелым, готова была оставаться в Беларуси до последнего. Но за мной какое-то время следили. Я заходила в автобус и видела, как за мной наблюдали люди с бритыми висками, в гражданском, но явно не обычные граждане. Они со мной катались неделями. А когда приезжала на съемную квартиру, появлялось ощущение, что в мое отсутствие там кто-то как будто перекладывал вещи. Или бывали случаи, когда какие-то люди приходили в больницу и, как мне потом рассказывали, смотрели по камерам, где я нахожусь и что делаю в конкретный момент. Происходило что-то не то, но я все равно не хотела уезжать. Просто в определенный момент поняла, что если меня заберут, то будут заставлять говорить, сдавать людей и так далее. Мысль, что я кого-то подставлю таким образом, заставила собрать манатки и уехать в конце 2021-го.
В Украине у меня живут родственники, друзья. Мне было куда и к кому ехать. Хотела тут устроиться акушеркой и пойти в интернатуру, чтобы закончить врачебное образование. В начале марта 2022-го должна была получить подтверждение беларусского диплома, потому что, уезжая, я ничего на Родине не апостилировала. Если бы все сложилось, как планировала, то поехала бы в Одессу, там знакомые были готовы помочь с трудоустройством. Но не успела.
По телевизору – войны не будет, на Киев падают ракеты
– В Украине у вас было предчувствие войны?
– Предчувствия как такового не было, но это витало в воздухе, об этом слишком много говорили в Украине. Как-то разговаривала с подругой, и мы сошлись во мнении, что нужно быть совсем долбанутым, чтобы в XXI веке бомбить Киев. А потом, 24 февраля, мы с ней стояли на балконе, в Броварах, под Киевом, и просто видели, как взрывалась столица Украины.
Почти всю ту ночь я рисовала, легла спать минут за 40 до первого взрыва. Когда проснулась от грохота, сразу подумала, что мне это снится. Тем более никогда не слышала, как взрываются ракеты. Когда был второй прилет, тоже подумала, что это сон. Ну а когда взорвалось в третий раз, я уже стояла на балконе. В телеграм-каналах вовсю писали о том, что Киев бомбят, что началось полномасштабное наступление, война, а вот официальные источники ничего не говорили. Грубо говоря, ты включаешь телевизор, а там – повтор вчерашней передачи, где говорят, что войны не будет. И только спустя три часа по ТВ запустили беспрерывную новостную трансляцию, где рассказывали, что делать и куда бежать.
Мы с друзьями собрали какие-то вещи и уехали под Борисполь. Сидели в одной квартире трое суток в ожидании, как все будет дальше развиваться. У друзей был ребенок, и они приняли решение уехать в Западную Украину, а я вернулась в Бровары и пошла в военкомат.
Могла быть по другую сторону баррикад, военкомат, шины на жгуты
– Спустя несколько дней после начала войны вы пошли в военкомат в Броварах. Почему?
– Понимала, что я – медик, у меня есть знания, плюс много читала военной медицинской литературы. Собственно, у меня был даже период в Беларуси, когда после школы я хотела поступать на военную медицину, но с 2009 года на эту специальность перестали брать девочек. То есть, понимаете, при определенных обстоятельствах могла оказаться на другой стороне в этой войне.
Но медицинской литературой, связанной с войной, я интересовалась всегда, так что определенный уровень знаний был. Не самый высокий, но это лучше, чем ничего. Я понимала, в каких точках в Украине может понадобиться моя помощь, но просто так поехать туда и спасть людей – это было нереально. Поэтому единственный вход – через военкомат. Там записали мои данные, пометили, что я медик, посоветовали пока пойти в территориальную оборону. Она в тот момент формировалось, там нужны были медики. И первое время я была в киевской территориальной обороне, мы собирали аптечки, резали шины на жгуты, разбирали медикаменты, которые приносили люди. Помогали тем, кто обращался за помощью.
Подарок на 8 Марта – бой, который не состоялся
– Как в военкомате отреагировали на то, что вы – девушка, да еще и беларуска?
– Буквально секундное удивление, а потом записали мои данные. Спросили, готова ли помогать. Ответила утвердительно. И на этом всё.
Меня сразу отправили в ТРО, но буквально через неделю позвонили из военкомата и сказали, что надо прийти с вещами завтра в такое-то время. И на следующий день меня и еще одну девочку-медика отправили в роту, которая формировалась для охраны ключевых зданий в Киеве – аптек, банков, администраций. Но нас отправили под Киев, куда наступали россияне, и в ночь с 7 на 8 марта мы уже сидели в засаде и ждали колонну. Вот тогда было реально очень страшно. Не потому, что было наступление, а потому, что у нас, медиков, с собой, по сути, ничего не было. Понимала, что в случае чего не смогу оказать нормальную помощь. Какие-то медикаменты были, но очень мало и все довольно примитивное. Не то, чем спасают при серьезных ранениях.
К счастью, колонна россиян не дошла до нас – артиллерия справилась. 8 марта в часов 12 стало понятно, что столкновения не будет. Ребята меня тогда поздравляли с 8 Марта, а я их посылала :). Ну какой праздник, когда мы тут уже помирать собрались.
Бессрочный контракт с ВСУ, побег на передовую
– Как вы оказались на линии фронта?
– После стало понятно, что как иностранка могу служить только в специальных подразделениях. Таковым был иностранный легион, куда входил тогда еще батальон Калиновского. У меня были там знакомые, я с ними связалась, и так как в батальон нужен был медик, в конце марта 2022-го за мной приехали и забрали к себе. Через два дня после этого подписала контракт с ВСУ. Сейчас подписывают контракты на год, в некоторых подразделениях на три, а у меня был бессрочный, до конца военного положения. Первые контракты были такие.
Сначала работала на складе базы, организовывала медпункт, но когда у нас появился второй медик, очень быстро сбежала в Николаев, на эвакуацию и более передовые и нужные вещи, потому что чувствовала, что должна быть там. Тогда знала, что там в плане медицины все неорганизованно, хаотично, и моя помощь, мой опыт были необходимы. В Николаеве была наша база, и я ехала именно туда. Сначала, грубо говоря, консультировала людей, отправляла на перевязки и так далее. А через недели две поехала на первую задачу на передовую дежурить как медик. Мы две недели держали позиции на границе Николаевской и Херсонской областей. У ребят были осколочные ранения, контузии, но ничего серьезного. Довольно рутинная работа.
В один из дней, часов в пять утра, был танковый обстрел по позиции, где я находилась. В семь утра по рации меня к себе вызвал «Волат». Я привыкла, что если он вызывает, значит, что-то реально случилось. Готова уже была бежать, куда скажет, а он просто спрашивает, как у меня дела, все ли хорошо. Чуть матом его тогда не обложила – напугал меня.
Страх – это нормально, но есть способ его перебороть
– Мы сидели в каком-то селе, и когда начался обстрел, мне даже лень было вставать – так хорошо спала. Заставила себя пойти в погреб. Когда был следующий обстрел, бояться было некогда – бегала к раненым местным жителям, помогала.
Страх – это нормально, это часть инстинкта самосохранения, предупреждение от организма, что ты в опасности. Но просто можно не ставить его в доминанту. Да, ты в опасности, но думай о том, что сейчас более важно, о каких-то задачах. Например, о том, что раненым нужна помощь. Бывший командир «Волата» Ян «Беларус» Мельников как-то рассказывал, что, когда он был в Ирпене или Буче, то бегал от одного раненого к другому под плотным обстрелом. До него не сразу дошло, что все лежат, потому что работает артиллерия. У многих такое происходит: переключаешься на какие-то задачи и просто не замечаешь страха, его как будто нет. По себе замечала, что когда мы ехали в какую-нибудь горячую точку кого-то забирать, то мне страшно. Когда едем обратно, то уже не страшно, потому что я занята. Есть работа – она важнее, а страх уходит куда-то далеко.
То, к чему невозможно привыкнуть, самый страшный день на войне
– А к чему не можете привыкнуть?
– К смерти людей. Несмотря на то, что я спокойно к ней относилась с самого начала, а по сравнению с остальными, можно сказать, даже не боялась, но к ситуациям, когда ты утром переписываешься с человеком, а в обед – его уже нет… К этому невозможно привыкнуть. Или когда кто-то уходит на задачу, а перед этим обещает тебе после возвращения сводить в кафе, и не возвращается… Нет, к этому не привыкнуть, с этим невозможно жить. Особенно если, не дай Бог, не получалось забрать тела. Ты мозгами понимаешь, что человека нет, но так как не видел его мертвым, до конца не можешь осознать реальность.
– Самый страшный день на войне для вас?
– 16 мая 2023 года, Бахмут, когда погибли Мирослав «Мышь» Лазовский и еще несколько ребят. Ужасное ощущение беспомощности. Происходило какое-то безумие, трэш, который мы наблюдали из пункта управления. К концу дня думала, что поеду мозгами. Хотелось сделать многое, но не было возможности. Понимание, что от тебя практически ничего не зависит, – это очень сложно.
Единственный 200-й за время войны – «Волат»
– Когда первый раз помогли человеку на войне?
– Сразу вспоминаю, как помогла командиру батальона «Литвин» «Булаку». Он приехал ночью с боев под Киевом с порезанным пальцем. Технически это ранение, мы зашивали ему палец на киевской базе. Организовали мини-перевязочную в столовой. Все продезинфицировали, наложили два-три шва.
А первый тяжелораненый – Паша «Волат». Я и еще двое парней с одного задания, как раз того, что было на границе Николаевской и Херсонской областей, привезли его в больницу с пульсом, но он умер на операционном столе. Я потом говорила с хирургами, и они сказали, что это вообще чудо, что после обстрела мы его довезли до больницы. Ведь кровили печень, почка. Когда мы доставили «Волата» к врачам, у него в организме оставалось литра три крови. На чем держалось сердце, я не представляю.
За все время, что я была на войне, у меня только один 200-й. Это Паша «Волат», который умер практически у меня на руках. Остальных я довозила, им удавалось помочь.
– У вас бывали случаи, когда человек в сознании, чувствует себя нормально, но вы смотрите на него и понимаете, что его уже не спасти?
– У меня такого не было. По рассказам боевого медика, похожая история была с «Атомом». У него было очень тяжелое ранение в спину, все было раскурочено, но он находился в сознании, и наш медик ему в глаза прямо сказал, что он уже 200-й. Как говорят ребята, которые были рядом, «Атом» сам потом произнес, что он всё.
Самое опасное оружие и самые опасные травмы
– Какое оружие наиболее опасно для солдат?
– Все, что взрывается. Сейчас очень сложно сказать, что на самом деле самое опасное, потому что появилось много самодельных приблуд, которые сбрасывают с дронов, и они потом взрываются. Много мин, в которые внедрены какие-то дополнительные функции. То есть очень много нестандартного и взрывающегося. Даже саперы не всегда сходу могут понять, что это такое. Да и, собственно, массовые ранения – именно осколочные после взрывов.
– А какие травмы самые опасные?
– Лицо и голова. Внутренние органы защищены двумя плитами, бронежилетом. А вот голова… Да, шлем есть, но сбоку все открыто, много мест, куда что-то может залететь. Так что голова и лицо – самые уязвимые места.
– Как повысить свою безопасность на войне? Может, есть какое-то специальное снаряжение?
– На самом деле единственное, что повышает безопасность, это внимательность и организованность. Например, ты выехал на дежурство по одной дороге, а спустя полдня по ней уже не едешь, потому что это опасно. Каски и бронежилеты – лишь малая часть безопасности. Тем не менее не устаю повторять, что нужно защищать свое тело. Злит, когда ребята цепляют на грудь и спину плиты, а бока оставляют открытыми. Это же все можно дополнить. Когда смотрю на такую защиту, понимаю, что это, возможно, потенциально 300-й. А некоторые ребята в разведку ходят вообще без плит. У них задача быть быстрыми, не засветиться, и лишние 10-20 килограммов могут серьезно помешать. Очень много индивидуальных историй о снаряжении, о защите. Кому-то мешают плиты, кто-то снимает кевларовый воротник, потому что он мешает целиться.
Кровь на берцах, которую не хочется отмывать
– Как вы реагируете на кровь?
– Когда в колледже впервые попала на вскрытие, чуть не упала в обморок от вида крови. И это, наверное, первый и единственный раз, когда моя реакция на кровь была очень необычной. Сейчас воспринимаю все намного спокойно. Когда часами работаешь в операционной, перестаешь воспринимать кровь как что-то необычное. Это просто субстанция. И восприятие крови в мирной жизни и на войне абсолютно одинаковое.
Единственное, вот у меня на берцах есть пятна крови, которые не отмываются. И я не хочу, чтобы они отмывались. Это кровь «Волата», такой талисман для меня, символическая вещь.
Вкусняшки в Бахмуте, парни vs девушки
– Кому на войне сложнее – мужчинам или женщинам?
– Принципиальной разницы не вижу. Понятно, что парни физически сильнее, но и работа выбирается под каждого в зависимости от физподготовки. А с психологической точки зрения чем больше служу, тем больше понимаю, что нет разницы между мужчиной и женщиной. Есть вещи, которые не могут перенести и выдержать и парни, и девушки. Любого человека может выбить гибель конкретного бойца. На войне нередки случаи, когда в определенном момент парень ломается психологически, а девушка остается сильной. А бывает и наоборот.
– Как мужчины реагируют на то, что рядом воюют женщины?
– Парни часто безумно радовались, что мы вообще есть рядом. Я дежурила в новогоднюю ночь в Бахмуте, с 2022-го на 2023-й. И мне нужно было периодически перемещаться из одного подвала в другой. Когда возвращалась, то несла в руках гору апельсинов, шоколадок. Парни говорили, что вкусняшки нужны девочкам. Подкармливали, берегли.
Вообще, для многих присутствие девушки – это отдельный особый вид поддержки. Вот мужики сидят, чахнут, а тут появляется девушка – все, нужно собраться, вести себя достойно, по-мужски. Они сами себя подбадривают, появляется какая-то энергия. Часто такое наблюдала в смежных подразделениях. Свои, те, с кем постоянно рядом, привыкают, перестают воспринимать нас как девчонок. Для них мы побратимы. А вот когда ты появляешься в каком-то новом подразделении, там совершенно другая реакция.
Несанкционированная красота на войне, любовь
– Что насчет женской красоты на войне? Вы за внешним видом на передовой следили?
– На это банально не было времени. Когда просидела с ребятами две недели в Северодонецке без воды, мы были все такие вонючие... Форма в буквальном смысле стояла. И всем было по барабану, как ты выглядишь. Из средств гигиены были только влажные салфетки. В таких ситуациях стираются гендерные различия. Питьевую воду на помывку тратить жалко. Обтираешься как-то салфетками – и все на этом. Потом ребята шутили, что и после возвращения будут использовать салфетки, потому что вода – для слабаков.
– На войне можно почувствовать себя девушкой?
– На поле боя – нет, а вот на базах – да. Помню, было жарко, я не выдержала и купила платье – обычное черное в белый горошек. Прошлась по базе в этом платье, и пацаны вдруг вспомнили, что я девушка, начали засматриваться :). Павел «Дядька» Шурмей возмущался, что это несанкционированная красота на войне.
– Есть ли место любви на войне?
– Конечно. У нас многие создали семьи, дети рождаются. Как без этого? Правда, чувства рождаются не в окопах, а на ротациях. У нас много кто из парней нашел себе пару в Украине. Приезжали на ротацию, где-то в городе знакомились – все как в мирной жизни. А потом парни уезжали на задания, а девушки-украинки их ждали.
Я на войне нашла парня, и у меня появилась собака :).
Антистресс: крик в поле между Константиновкой и Киевом
– Как вы справлялись со стрессом на войне?
– Давала волю эмоциям, но не в моменте, когда нужно работать. В Бахмуте была две недели загружена работой, там погибли наши ребята, и лишь как-то ночью немного всплакнула. Хоть чуть-чуть надо было, но понимала, что на проявление эмоций у меня нет времени. А проревелась, когда уехала оттуда. По дороге на базу вышла где-то в поле между Константиновкой и Киевом и орала так, что у меня чуть голос не сорвался. Там же и плакала.
– А мужские слезы на войне видели?
– Когда в госпитале умер Паша «Волат», ребята прятались за деревьями и плакали. Ваня «Брест» орал так, что, я думала, окна в больнице вылетят. Но потом мы поехали работать.
Моменты счастья, неожиданный подарок
– Можно ли почувствовать на войне счастье?
– Можно. Когда у нас была большая операция на границе Херсонской области, каким-то образом у нас ночью потерялось четыре человека, и лишь к обеду мы их нашли. Оказалось, они не очень понимали, где находятся, и, чтобы не заблудиться еще больше, просто сидели и ждали рассвета. Вот это был момент счастья – когда мы их нашли. Самое забавное, что это случилось 28 мая, в мой день рождения. Я потом сказала: «Все, мы всех нашли. А сейчас поздравляйте меня». Когда люди возвращаются, это действительно счастье, особенно когда ты успела за них испугаться до такой степени, что объездила ближайшие больницы и осмотрела тела неизвестных. Вообще, мелких счастливых моментов на войне было много.
– От чего на войне можно получить простое житейское удовольствие?
– Когда мы были в Северодонецке, Ваня «Брест» сказал: «Ребята, вы потом не будете помнить всю эту героическую шляпу о боях, походах, обстрелах. Вы будете помнить о бытовых вещи – взаимоотношения, общение, чаепития». И, действительно, самые теплые и приятные моменты, которые откладываются в памяти, это когда ты с кем-то сидишь на передовой и пьешь чай с печеньками, вы говорите о погоде в Киеве. Или когда ты дежуришь на рации, и дежурный на посту тебе готовит кофе, чтобы ты не заснул. И снова – разговоры о всякой лабуде. Только бы не спать. Вот такие посиделки помогают переключиться от осознания, что ты на войне. Да, ты на том же месте, но немного в другой атмосфере.
Аппарат мечты для передовой
– Если представить ситуацию, что вы выстрелили и ранили русского, поможете ему?
– А мы помогали раненным русским, бывало такое. Это был пленные, и с ними особые правила поведения. Если руки связаны, развязывать нельзя. Если глаза завязаны, их тоже нельзя трогать. Было такое, что мы не тратили на русских важные медикаменты и средства, а просто, например, применяли скотч вместо медицинского оборудования. Но помощь все равно оказывали. Это обменный фонд, а нам нужно возвращать своих ребят.
– Есть ли какое-то оборудование, о котором вы мечтали, находясь на передовой?
– Есть вещь, о которой мы мечтали, но, к сожалению, наверное, уже не получим, потому что у нас нет возможности. Очень хотела поставить в наш реанимобиль LUKAS – аппарат, который сам может качать человека, осуществлять компрессию грудной клетки в случае остановки сердца. Физически медику это очень тяжело, а в машине это делать еще тяжелее. А тут, грубо говоря, ты подключаешь аппарат, он качает, пока ты едешь в больницу, и у человека больше шансов выжить.
Ошибка агента, странный житель Северодонецка
– Как с помощью одной ситуации объяснить человеку «вне политики», что такое война?
– Тут вспомню историю. Был у нас прецедент в Донецкой области, когда одна местная «вне политики», чтобы заработать, решила посливать координаты русским. В итоге она ошиблась и сообщила координаты своего дома. О том, что она сливала, мы узнали, когда разбирали завалы после прилета и нашли ее тело.
– Многих желающих посливать вы встречали?
– Бывали истории, когда задерживали кого-то. Как, например, очень странного жителя Северодонецка. Там былая улица, с одной стороны которой – мы, а с другой – противник. Мужик катался на велосипеде по этой улице туда-сюда. Мы его задержали, и он нам начал рассказывать, что ездил за кормом для птиц. И повторял: «Пойдемте покажу, где я живу». И говорил нам о доме, в котором, по нашим данным, был штаб противника. Этот мужик был отправлен в СБУ, где с ним уже разбирались.
Гуманистка, которая верит в человечество и ненавидит людей
– В Instagram вы о себе пишете: «Врач, писатель и, как ни странно, все еще гуманист».
– Как ни странно, все еще гуманист. И меня это даже удивляет :). Столько всякого в жизни повидала, что, наверное, уже пора бы повзрослеть. Но я все еще имею склонность к каким-то гуманистическим идеям. Верю в человечество, но ненавижу людей. Для меня это разные понятия. Верю, что человечество в общей своей массе еще способно на хорошие дела.
– Как война изменила вас?
– Сложный вопрос, потому что иногда кажется, что во мне ничего не изменилось. При этом, оглядываясь назад, понимаю, что мало что сделала бы по-другому. А что сделала бы? Максимум, наверное, уволилась бы после событий в Бахмуте, потому что дальше я уже не очень вывозила. Но в глобальном смысле ничего бы не меняла.
Победа добра и Украины, и от чего сжимаются булки
– В победу Украины верите?
– Верю в победу добра над злом, а без победы Украины это невозможно. Сколько на это понадобится времени? К сожалению, мне все больше кажется, что это будет продолжительный срок, потому что все очень затягивается. И это нехороший знак. Возникает ощущение, что вот-вот – и мы пойдем на мирные переговоры не на тех условиях, на которых хотелось бы. От этого булки немного сжимаются.
– А чем вы сейчас занимаетесь?
– Все еще в медицине, просто в тыловой работе, в нашей же части. Помогаю консультациями, обследованиями, осмотрами.
– В горячие точки не тянет?
– На данный момент нет. В марте 2024-го уехала с острым пиелонефритом, и когда посмотрела свои анализы, поняла, что пора заняться собой. У меня был дефицит всех витаминов. Вот только сейчас более-менее навела порядок в анализах, но тот же витамин D у меня на границе нижней нормы. Организм просто не вывезет постоянную работу на передовой. Но если мне скажут, что нужно ехать, то поеду. Вопрос в том, что долго там не смогу быть функциональной.
Фото: из личного архива Анастасии Махомет