Украинка, чей муж-беларус пропал на войне, – о реакции детей и о том, как сама потом ушла в ВСУ
«Когда меня закабанят, пусть мама похоронит под балконом рядом с котом».
Украинка Елена Гергель – вдова беларусского добровольца Василия «Сябро» Парфенкова. Он служил в Полку Калиновского, но пропал без вести в июне 2022-го под Лисичанском вместе с группой побратимов. Есть свидетельства – и фотографии, и рассказы очевидцев, – что мужчина погиб, однако Елена до сих пор надеется, что Василий находится в плену, а его смерть готова признать только тогда, когда получит анализы ДНК. Сейчас же украинка, режиссер драматического театра по образованию, сама служит в Вооруженных силах Украины, куда отправилась добровольно уже после исчезновения мужа.
При этом Елена оставила под опекой бабушки в Киеве троих детей – старшего сына от первого брака и сына и дочку от брака с беларусским добровольцем. Парфенков перебрался в Украину еще в 2014 году, чтобы воевать против российской армии. До этого в Беларуси он активно выступал против режима Лукашенко, за что получал и административные аресты, и уголовные дела.
Елена Гергель рассказала «Трибуне» о том, какой была жизнь семьи до войны, и о том, какая она теперь (младший сын хочет в штурмовики, мать со слезами просила не идти в армию, а дочка все еще верит, что отец вернется). А еще о том, чего сейчас в Украине больше – надежды или отчаяния.
Заварила кофе и разбудила мужа, чтобы сообщить о войне
– Вы как-то рассказывали, что 24 февраля 2022 года проснулись от взрывов, когда началась война. Что это были за звуки?
– Взрывы в Киеве были максимально громкими и ужасающими. Не было похоже на салюты, которые взрываются на Новый год, на какие-то прочие хлопки. Это были реальные взрывы, летали ракеты, и когда я проснулась, сразу поняла, что этот день, день войны, наступил. При этом никаких официальных заявлений от властей не было. Лишь спустя некоторое время в интернете и по ТВ стало появляться все больше и больше новостей и заявлений.
Дети в пять утра, когда я проснулась, спали, не проснулся и Василий, потому что для него все эти звуки настолько привычны, что он спокойно под них спит. Я обзвонила родных, узнала, что со всеми всё хорошо, сварила кофе и пошла будить мужа и детей.
Как такового страха в тот момент не было, но адреналин зашкаливал, меня аж трясло. Но так как мы понимали, что этот день так или иначе наступит (просто думали, что позже на пару суток), то у нас был собран тревожный чемодан, подготовлен корм для кота, закуплены продукты на ближайшие несколько недель. В семье договорились так: я с детьми никуда не уезжаем, а Василий, куда ближе, доедет со своими добровольческим корпусом, там и начнет воевать. С самого утра Василий собрался, я ему предложила взять с собой рюкзак, на что он ответил, что днем еще вернется. И поехал в штаб, а оттуда с ребятами ездил по военкоматам, где выдавали оружие. После с другими бойцами он вступил в территориальную оборону, они собирали других добровольцев и занимались прочими вопросами.
Я с детьми была в это время дома, потому что в городе творился настоящий хаос. Ничего не работало, все время раздавались взрывы ракет, людей на улицах было очень много, они пытались покинуть Киев.
Жила с детьми в коридоре, встречаться собирались у памятника Бандере
– А какой-то план на первые дни войны был у вас?
– Как выжить в городе. Были продукты, медикаменты, а плана эвакуации не было, потому что такое развитие событий мы даже не рассматривали. Мы просто тогда не могли представить, что враг сможет дойти до Киевской области. Более того, я знаю, что многие семьи, у которых есть ветераны АТО, за несколько дней до войны отправили своих детей к бабушкам и дедушкам в область. То есть, понимаете, никто даже во сне не мог представить, что Ирпень, Буча и Гостомель будут оккупированы в первые дни войны и там будут идти боевые действия. Вот и мы не обговаривали план эвакуации – думали только о том, как выживать именно в городе. И еще шутили потом, как через какое-то время встретимся около памятника Бандере во Львове.
Пока Василий был на своих заданиях, мы держали связь по телефону, а сами с детьми до полной деоккупации Киевщины находились в коридоре. Окна в квартире забаррикадировали и только в мае переползли в комнаты.
– Ваши родные и близкие ждали войну?
– Брат до последнего не думал, что это случится, мама у меня более тревожная, и вот она ждала. Папа об этом даже не думал, он больше погружен в жизнь на огороде, как я говорю. Но при этом мы все понимали, что если война и начнется, то это будет намного серьезнее и жестче, чем в 2014 году. Было такое внутреннее ощущение. Были разговоры в обществе, опасения, что начнутся массовые обстрелы ракетами Украины, наступления и так далее. Не было уверенности, что у нас есть противо-воздушная оборона, которая будет сбивать эти ракеты.
Он просил похоронить урну под балконом рядом с котом
– Василий же до последнего тоже не верил, что война начнется?
– Он знал и понимал, что это будет, просто на подобные темы с нами старался не говорить. А если тема поднималась, то сводил все к шуткам. Мол, заберем малых и эмигрируем. И [рассуждал] куда ехать лучше – в Канаду, в Израиль и так далее. Он знал всю серьезность ситуации, но с нами не хотел поднимать эту тему.
Я знала его и понимала, что с ним бесполезно говорить серьезно на эти темы. Он был в курсе всего, но все попытки поговорить серьезно сводились к шуткам. Помню, он даже сказал: «Когда меня закабанят, пойди в крематорий, а потом урночку с моим прахом отправь маме в Беларусь. Пусть она похоронит меня рядом с котом под балконом». Даже о таких вещах он говорил с юмором, всегда старался разряжать обстановку.
– Против России Василий воевал с 2015 года. Вам вообще было страшно за него?
– Он приехал в Украину в конце 2014 года, пошел воевать, но тогда опасений за него быть, по большому счету, не могло. Все ветераны скажут, что АТО по сравнению с тем, что началось в 2022-м, – это детский лагерь. Не было такого количества жертв среди военных, среди гражданского населения.
В 2022-м, когда Василий ушел, я за него не боялась. Была сумасшедшая уверенность, что с ним ничего не случится. Да, может быть ранение, но это максимум. Может потерять руку, ногу, но то, что он погибнет, мысли не возникало. Соответственно, и тревожности не было. Он боец, и такие люди, в моем понимании, будут сражаться до конца, он найдет выход. При этом я понимала, что он никогда не сдастся в плен, а если будет совсем безвыходная ситуация, то заберет с собой нескольких врагов. И, тем не менее, повторюсь, не верила и не думала, что он может погибнуть.
Младший сын хочет быть штурмовиком, беларусы-добровольцы для него – суперлюди
– Как вы сказали детям, что их папа уходит на войну?
– Дети знали, что это случится, можно сказать, были готовы к этому. Плюс они видели людей с ампутациями, тяжелыми ранениями, контузиями, поэтому представляли, что такое война.
Но для них война в силу возраста – это нечто такое, что если наступит, то мы все равно победим, и потом все вернутся к привычной жизни. Поэтому когда Василий пошел воевать, дети восприняли это нормально, как то, что было неизбежно.
Сейчас средний сын Милан мне говорит, что подождет еще несколько лет, пока ему не исполнится 18, и потом пойдет в штурмовики. Я ему отвечаю: «Надеюсь, к тому моменту тебе уже не придется никуда идти». Пока ему 10 лет. А второе, Милан действительно думает, что война – это что-то такое, что пройдет, закончится нашей победой и хорошей жизнью. Что-то такое, я бы сказала, позитивное, романтичное – быть штурмовиком. Он видит беларусов-добровольцев, они классные для него, суперлюди. И он тоже хочет быть супергероем.
Пока насчет того, что он отправится на войну, я не боюсь, потому что все же надеюсь, что на момент его 18-летия все закончится. Но если сын захочет стать военным, ничего против не имею. Например, если Украина будет в НАТО, сына отправят на какие-то миссии – без проблем. Но вот чтобы он попал на войну, не хотелось бы.
– А что касается Любомира, которому уже 18?
– Он сам не планирует идти сейчас воевать, у него есть понимание, что он не готов ни физически, ни психологически. Да и по законодательству Украины до 22 лет его не отправят. Сейчас Любомир получает высшее образование в Университете пищевой промышленности на факультете брожения. То есть изучает процессы пивоварения, хлебопечения и так далее. Пока на первом курсе, он справляется. Я предлагала ему пойти на военного переводчика, потому что у него шикарный английский, но сын сказал, что мечтает начать крафтовый бизнес, делать пиво, сидр, хлеб – и выбрал это направление. Так что, пока он учится, у него отсрочка.
Тем не менее все данные в военкомате есть, нужно будет пройти три месяца учебной подготовки. Осталось только выбрать дату. Но на войну по закону его отправить пока не могут. Да его не должны призвать в принципе. Во-первых, у него отец в статусе пропавшего без вести, во-вторых, родная мать на военной службе в ВСУ. Максимум может пойти добровольно, но до определенного возраста у него потребуют подписи от родителей, которые позволяют пойти воевать.
– Но вы такую подпись не дадите.
– Честно, не дам. Я в ВСУ – одна из причин того, чтобы дети мои не были тут.
У дочки одно желание на все праздники – чтобы папа вернулся
– За годы войны ваши дети как-то изменились?
– Конечно. Им максимально быстро пришлось повзрослеть, научиться жить в новой реальности. Объективно, у них жизнь совершенно другая, нежели была до войны. Сирен и взрывов они по-прежнему боятся, даже прошедшей ночью вставали несколько раз, потому что были тревоги, была гроза (думали, что это очередные взрывы). Также нюансы в жизнь вносят отключения света. Взрослым тяжело, а вы представьте, как детям. Но, благо, очень сильно помогают мои родители.
Но что больше всего повлияло на детей, так это то, что произошло с Василием… У дочки единственное желание на все праздники, все ее молитвы направлены на то, чтобы папа вернулся. Она не воспринимает то, что это может не случиться. То есть, в ее понимании, ели этого очень сильно захотеть, то так оно и будет. Если старший сын понимает всю реальность, он осознает, что папа погиб, то вот дочка верит, что он вернется.
– Как вы сообщили детям о гибели Василия?
– Старший, по сути, знал с самого начала, еще в июне, когда мне в полку сообщили, что Василий находится в статусе «пропавший без вести». Милану я тоже сказала, что папа непонятно где, но есть надежда, что он найдется. Когда уже сообщили, что Василий погиб, то Любомир воспринял информацию адекватно, потому что в силу своего возраста многое уже понимает, и он меня поддерживал еще с тех пор, как мы узнали, что Василий пропал. Милану сказали спустя некоторое время, старались аккуратно, но все равно после этой новости сын очень сильно изменился.
Он стал злым, агрессивным и очень принципиальным. Вот эта вся принципиальность, которая была в Василии, все его убеждения – это в Милане. Он не видит каких-то компромиссов ни в ситуациях, ни в людях. Видит все черно-белым, и невозможно его переубедить. Есть или хорошие люди, или плохие – среднего не существует. А скоро у него еще наступит переходный возраст, так что я в предвкушении определенных проблем.
– А дочка?
– Ей было сложнее всего объяснить, мы постарались разными словами и способами донести правду, сделать это как можно более аккуратно. Но она до сих пор уверена, что папа вернется, ждет его.
8 месяцев пила антидепрессанты, но смерть мужа пока не приняла
– К помощи психологов обращались?
– Спрашивала у психологов, как лучше поговорить с детьми, что им сказать, как действовать потом. Получила от них поддержку и рекомендации. Плюс мне сказали, что если хочу вытянуть себя и детей, то нужно принимать антидепрессанты. Я принимала, а дети ограничились консультациями с психологами в формате онлайн.
– Сколько это продолжалось?
– Препараты я принимала восемь месяцев, потом бросила по определенным обстоятельствам. Любомир вообще не занимался с психологами, он устойчив, а вот второй сын и дочка почти год работали. Даже переехав в Румынию, они продолжали консультации. Да и я сама за рубежом тоже посещала психолога, и она мне очень помогла прийти в себя. Я уехала в Украину, оставив в Румынии детей на маму, и решила, что буду на Родине делать все от себя зависящее, чтобы война закончилась побыстрее и дети вернулись домой.
– Но они сейчас в Киеве?
– Да. Вообще, изначально мы уезжали в Румынию летом 2022-го, потому что понимали, что осень и зима из-за обстрелов будут очень тяжелыми, не будет электричества и возможности полноценно жить. Тем более у нас в квартире все на электричестве. А в Румынии знакомые нам предложили хороший вариант жизни: недорогой отель рядом с морем, там были украинская школа, сад. Чтобы жить в Киеве, у меня не было ресурсов, поэтому мы уехали. В принципе, там было все так, как обещали: проживание, обучение, питание. Но я спустя некоторое время вернулась в Украину, оставила детей на маму, которая приехала к нам туда. В августе 2023-го, когда стало полегче, я забрала детей и маму оттуда, вернулись как раз на день рождения Василия, дети уже тут пошли в сад и школу.
– Можно сказать, что вы смирились с гибелью мужа?
– Нет. Может, в глубине души понимаю, что его уже нет, но на подсознательном уровне я все равно вместе с ним. Плюс во время войны случались абсолютно фантастические истории. Например, в 2022 году после боя специальная группа собирала останки погибших бойцов. Была найдена рука, спустя год всех анализов ДНК родственникам сообщили, что это часть тела их родного. Все документы оформили, прошли похороны – то есть человек погиб. Но на недавнем обмене пленными этот боец возвращается, только без руки. Но главное – живой. И таких случаев немало. Да много разбывало так, что ребята якобы погибали, выдавались свидетельства о смерти, а потом эти парни возвращались из плена. Все потому, что на государственном уровне известны имена лишь 10 процентов тех, кто находится в плену.
Что касается Василия, то, конечно, я видела много фотографий его погибшего, у меня есть свидетельские показания, то есть много доказательств, что он и ребята из его бригады погибли. Но меня там не было, тела нет. Поэтому все бывает. Пока не произойдет обмен телами, пока не будет проведен анализ ДНК, я поставить точку не могу.
Многие украинцы не вернутся на Родину и после войны
– Как вы относитесь к тем, кто ради безопасности вывозит детей за границу?
– Поддерживаю такую практику, особенно что касается детей, вывозимых из зоны боевых действий. Мы, например, сейчас находимся в Донецкой области, я вижу тут детей, читаю в чатах о том, что в том и том районе рождаются дети. И мне от этого страшно, потому что тут детей не должно быть в принципе. Когда остаются в зоне боевых действий пенсионеры, я могу понять. Они тут родились, прожили всю жизнь, никуда не хотят уезжать. Но если у вас есть дети, то вообще нельзя задумываться – обязательно выезжайте. Конечно, можно поехать на запад Украины, в относительно спокойный Львов, например. Но, как показывает опыт, сейчас в стране нет спокойных мест. Поэтому, если есть возможность увезти детей за границу, то лучше так и сделать.
– На ваш взгляд, многие украинцы не вернутся на Родину, когда война закончится?
– Да, многие не вернутся. У меня есть кума, крестная Милана, у нее три дочери, с семьей выехала в Польшу, потому что там родственники, плюс кума хорошо знает язык. Она нашла работу, старшая дочь поступила в художественный институт. И эта семья не планирует возвращаться на Родину, потому что та жизнь, которая сложилась у них сейчас, лучше той, которая была в Украине. На Родине оставалась квартира, отец, который не хотел уезжать. Но отец умер, а квартиру можно продать.
И такая ситуация у многих. Ну и еще определенному количеству выехавших просто некуда возвращаться – города, в которых они жили, исчезли. Нет ни домов, ни городов. Поэтому я могу понять тех, кто уже не хочет или не может вернуться – каждый поступает так, как будет лучше им и их семьям.
Сама решила уйти в ВСУ. Как отреагировали мать и дети
– Как отреагировали дети на новость о том, что вы идете в армию?
– Как всегда :). Милан сказал, что его нужно взять с собой. Соломия спросила, можно ли ей потом приехать ко мне в гости. Естественно, я сказала, что это невозможно. Она не поддержала мое решение, хочет, чтобы я всегда была рядом. Любомиру я сказала, что он сможет приехать ко мне в расположение, но на день-два, не больше. Так или иначе со всеми я поговорила, объяснила, почему ухожу – дети поняли. Все, кроме Соли.
Тут я делаю для победы больше, чем находясь дома. Ребята обещали ждать. Любомир делает все, что от него сейчас зависит: поступил в университет, учится, помогает моей маме. К нему вопросов нет. У Милана переходный возраст, есть свои нюансы. В целом, дети держатся достойно и все понимают.
– Как ваши родители отреагировали на то, что вы уходите в армию?
– Самое сложное – это сказать маме. Не потому, что она не поддерживает меня, а просто потому, что после моего ухода вся ответственность за детей ляжет на нее. Я ей предлагала тысячи и один вариант, как можно решить все бытовые вопросы: например, доставка продуктов на дом. Если будет тяжело, можно нанять няню. Но мама держится, от всего этого отказывается – все решает самостоятельно.
Ну а когда я ей сказала, что ухожу в ВСУ, были и слезы, и уговоры не идти. Но мама смирилась, потому что, зная меня столько лет, понимает, что если я что-то для себя решила, то не отступлю.
Папа отреагировал максимально спокойно. Честно говоря, он немного отстранен от нашей семьи, живет на даче, выращивает помидоры, наслаждается своим уединением. Иногда с мамой возникают скандалы, потому что она хочет, чтобы муж был с ней, помогал. А он постоянно отказывается. На мою новость он поругался, но все равно отпустил, как говорится.
До войны она анализировала информацию для Офиса Зеленского, а муж-доброволец не мог легализоваться в Украине
– Как ваша жизнь складывалась накануне войны, где вы работали?
– У нас была очень домашняя семейная жизнь: мы много времени проводили вместе, ходили куда-то, ездили на шашлыки с друзьями, принимали гостей. И всех это устраивало. Плюс у нас была работа из дома. Кем я работала? Есть Центр контент-анализа и мониторинга. Мы предоставляем услуги по мониторингу СМИ, соцсетей для бизнеса и политических проектов. Один из наших заказчиков – Офис президента после того, как Владимир Зеленский заступил на свой пост. Мы поставляли в Офис всю информацию, которая есть в медиа, относительно Зеленского, его замов, проектов, всего Офиса.
Например, когда готовилось увольнение бывшего внештатного советника Зеленского Алексея Арестовича, нас просили промониторить весь позитив, негатив, нейтрал по этому человеку. И благодаря этому в том числе принималось определенное решение. Сейчас Центр мониторит реакцию СМИ по проектам министерства обороны, ВСУ.
Я в этой компании проработала практически 10 лет, занималась анализом контента. Когда пришли трагические новости о Василии, мне на работе сразу сказали, чтобы уходила в отпуск и была в нем столько, сколько нужно. Ну а сейчас я уже служу в ВСУ, как вы понимаете.
– А чем Василий занимался до войны?
– Сделать легальное пребывание на территории Украины за несколько лет так и не получилось, но из-за того, что он участник боевых действий, мог жить в стране сколько угодно. Почему не получилось сделать пребывание? В какой-то момент силовые структуры Беларуси подали паспортные данные тех добровольцев, которые им были известны, в Интерпол в статусе «паспорт утрачен». Понадобилось несколько лет, чтобы собрать все документы, чтобы эту информацию из базы Интерпола изъять. Сначала ждали, пока наша миграционная служба поработает, потом наступил ковид, когда месяцами ничего не работало, потом справки какой-то не хватало, то еще чего-то. И вся эта бюрократия затянулась очень надолго.
И из-за отсутствия легального статуса устроиться на плюс-минус хорошую работу не получалось. Нет паспорта – нет легального статуса – подрабатывай там, где возможно. Василий старался. Нашел работу в компаниях, которые занимаются перевозкой мебели из офисов, квартир и так далее. Работал пару лет, пока не сорвал спину, появилась грыжа. Наши друзья помогли собрать деньги на операцию, и она была сделана в разгар ковида, когда государственные больницы не проводили внеплановых операций. После реабилитации, когда Василий мог уже ходить спокойно, я предложила ему работу в своем Центре. Он мониторил социальные сети по политическим проектам, отслеживал новости о министрах, в частности.
– Он не получал никаких выплаты как участник боевых действий?
– Не получилось это оформить из-за отсутствия каких-то справок. Плюс он всегда был добровольцем, не подписывал контракт с ВСУ. Сделать это было нельзя, опять же, из-за отсутствия легального статуса. Я в шутку ему как-то говорила, что когда начнется полномасштабная война, его легализируют.
Как изменилась жизнь Украины за время войны: цены, заработки
– Накануне войны ваша семья была обеспечена в финансовом плане?
– Мы вдвоем работали, нам хватало денег, чтобы по чуть-чуть делать ремонт в квартире, покупать продукты, одежду. А так, чтобы выехать куда-то на отдых за границу – такой возможности не было. Мы жили скромно.
– Как, по-вашему, после начала войны и с течением времени изменилось экономическое положение украинцев?
– Если верить статистическим данным, то у нас многие украинцы находятся за чертой бедности. Понятно, что очень многие потеряли жилье, работу, переехали в неизвестность, поэтому и не могут свести концы с концами. Многие фирмы закрылись. Например, там, где я сейчас нахожусь, нет сетевых магазинов, соответственно, люди потеряли работу.
– Украинцы стали беднее?
– Конечно. Во всяком случае то окружение, в котором я нахожусь. Это волонтеры, неравнодушный бизнес, который хочет помогать на фронте. У людей и так денег мало, а тут еще какие-то финансы отправляются на фронт, потому что государство, к сожалению, не может покрыть все расходы самостоятельно. Плюс цены в стране растут, безусловно, что также влияет на благосостояние народа. Единственное, нет проблем с продуктами питания, ничего не пропало. Более того, стали сеять меньше той же пшеницы, потому что отправлять на экспорт, как было раньше, возможности нет – морской путь из-за боевых действий закрыт. Так что сеется столько, чтобы хватало именно на внутреннем рынке.
– Но украинцы же не думают о том, как выжить, где найти продукты?
– Нет. В том числе потому, что из Европы гражданскому населению поступает очень много помощи: и деньги перечисляются по программам, и гуманитарная помощь.
– Говорят, что Украина не помогает семьям погибших иностранцев, в частности беларусов. Так ли это на самом деле?
– Я как гражданка Украины получаю все социальные гарантии, которые предусмотрены законодательством. Также получаю определенные выплаты за Василия, те же боевые. В этом плане жаловаться не на что.
В шоке от Полтавы, но сама недалеко от передовой
– За время войны было немало самых разных новостей. Какая была самой тяжелой для вас за последнее время?
– Наверное, Полтава. Потому что было очень много жертв, раненых (речь о ракетном обстреле учебного корпуса Военного института телекоммуникаций и информатизации 3 сентября, в результате которого погибло 58 человек и ранено 328, – прим). К сожалению, что бы мы ни делали, такое будет продолжаться, такие случаи могут повториться. Пока мы полностью не сможем закрыть небо, такие жесткие обстрелы будут и в Полтаве, и в других городах.
В общем, это то, что меня больше всего шокировала в последнее время. А так уже, по большому счету, новости не цепляют. Наверное, это выгорание или усталость, воспринимаю все как часть той реальности, в которой находишься.
– А где вы сейчас находитесь и чем занимаетесь?
– Донецкая область, Краматорский район. По всем бригадам ВСУ организовываются патронатные службы, которые оказывают поддержку и полное сопровождение семей погибших, пропавших без вести и раненых. Каждый член нашей команды ведет свое направление. У меня – самое понятное и близкое, это пропавшие без вести. Я контактирую с родными таких бойцов, объясняю юридические нюансы, рассказываю, как взаимодействовать с военкоматами, следователями и так далее. Оказываю психологическую помощь. Сейчас у меня в работе около 90 семей. По сути, я делюсь с людьми своим опытом.
– Какое у вас образование?
– Режиссер драматического театра – это вообще далеко от военного дела. Но жизнь вот так повернулась… В ВСУ много людей с гражданскими профессиями: актеры, режиссеры, операторы. К слову, многие операторы на войне стали операторами дронов.
– Вы находитесь в горячей точке?
– Еще недавно мы были в Константиновке – это 10 км фронта. Сейчас чуть дальше на Запад. Тем не менее прилеты постоянные. По Константиновке все время работает артиллерия, прилетают авиабомбы. У нас чуть поспокойнее – артиллерия не достает. Но это может поменяться в любой момент.
Старая проблема украинского общества и что реально влияет на сторонников Путина
– Что нового вы узнали об украинском обществе за время войны?
– Подтвердилось в очередной раз мое убеждение, что украинское общество предстает целостным, только когда угроза непосредственно здесь и сейчас. Как только угроза подальше, это общество «засыпает», как-то немного разобщается. Да даже недалеко от фронта все равно находятся люди, которые за 30 сребреников готовы доставлять проблемы своим же, даже представителям ВСУ. Например, сжигают машины военных – и все это по указке ФСБ, чему есть многочисленные подтверждения. Что движет этими людьми, кроме корысти, не представляю.
– Есть в Украине сторонники Путина и России?
– Конечно. Но, что интересно, даже в той же Донецкой области есть поклонники Путина, которые кричали «приди и спаси нас», но они уже понимают, что как только украинские войска отойдут из их городов и сел, то придется сидеть в подвалах безвылазно. И тогда придут россияне и заберут у них все последнее. Не факт, что оставят в живых. Эти «поклонники» России начинают понимать реальность.
– Почему война не изменила убеждения этих людей?
– Я скажу: меняются мнения и убеждения тех, кто уже пострадал от действий россиян. По ком прилетали ракеты, чьи родственники погибли. И я вижу, что взгляды людей меняются. Плюс в Донецкой области многие положительно относятся к ВСУ, встречают нас на улицах и искренне благодарят за защиту, они не хотят, чтобы мы куда-то уходили.
Но есть и те, кто, несмотря на войну, своих взглядов не меняет. Возможно, они просто привыкли жить с такими убеждениями. Получают информацию из российских источников и верят ей. Мне кажется, таких людей уже ничего не изменит.
Первым делом война забирает тех, для кого «Україна понад усе»
– Вам не кажется, что война забирает в первую очередь тех, для кого Украина и ее независимость представляют реальную ценность? Соответственно, в обществе растет количество тех, для кого подобные вопросы не на первом месте.
– Этот факт неоспорим. Потому что и в 2014 году, и в 2022-м на фронт в первую очередь шли те, для кого Україна понад усе! Много было реально мотивированных [бойцов]. Сейчас я увидела немного другую картину. Когда проходила базовую учебную подготовку, увидела многих, кто попал туда через ТЦК (орган военного управления Украины, который ведет воинский учет и осуществляет мобилизацию населения- прим.), потому что они подлежат мобилизации. Люди не знают истории страны, почему вообще началась война, говорят, что если бы не Зеленский, то ничего этого и не было бы. Эти люди не хотят воевать, они не понимают, что если будут прятаться от войны, то завтра в их дом может прилететь ракета, и тогда не будет ни их, ни семей.
В 2024 году в армии Украины очень много людей, которые там оказались совершенно случайно. С ними очень тяжело работать. Они иногда даже вредят своей некомпетентностью и нежеланием воевать. Не думают о том, что если убегут с позиций, то таким образом подставят побратимов. А я считаю, что если ты мужчина, то должен стоять до конца, защищать свои семьи даже ценой жизни. Тогда есть шанс, что твои дети будут жить в мирной Украине.
– Чего сейчас в украинском обществе больше – отчаяния или веры?
– Думаю, сейчас как раз много отчаяния. Потому что война длится очень долго, ресурсы – людские и финансовые – заканчиваются. Сколько еще придется находиться в состоянии войны, никто не знает. Каждый день кто-то гибнет, на кладбищах появляются новые могилы и флаги. Плюс отчаяние из-за понимания, что мы можем полностью потерять Донецкую область. А следующая область – Днепропетровская. Сил, чтобы организовать контрнаступление, нет. И дело даже не в оружии – нам просто не хватает людей. А те, кого призывают, в большинстве своем просто не хотят воевать. И это воспринимать и понимать очень тяжело.
– Но вера в победу Украины у вас все равно есть?
– Конечно. В 2014 году была Революция достоинства. И там было куда меньшее количество украинцев. Но мы сделали то, что сделали – получили то, что хотели, перевернули политическую историю страны. Точно так же и сейчас: у нас есть шансы на победу. Просто каждый должен делать все от себя зависящее и не сдаваться.
Не может сказать, что Беларусь – самостоятельная страна
– Ваш муж был беларусом. А у вас большой опыт общения с беларусами?
– Он появился только после знакомства с Василием, до этого практически ничего не знала о беларусах и о Беларуси. Только что-то из новостей. Благодаря Василию познакомилась со всеми процессами, которая происходят в вашей стране. Я иногда смеюсь, что у меня на Фэйсбуке друзей из Беларуси теперь даже больше, чем украинцев. Плюс я помогаю в выставках, организованных беларусскими фондами в Украине. С журналистами поддерживаю связь.
Мне интересна история Беларуси в контексте альтернативной реальности Украины. То есть что могло бы быть с нашей страной, если бы не было Майдана, если бы мы не защищались. Честно говоря, мне не нравятся обе реальности: ни то, что происходит в вашей стране, ни то, что творится в Украине. Тем не менее надеюсь, что это все закончится.
– Чем отличаются украинцы от беларусов, что бросается в глаза?
– В принципе, те беларусы, с которыми я общаюсь, ничем от нас не отличаются. У них те же черты характера: открытость, принципиальность во многих вопросах, желание жить в своей стране. Можно лишь поспорить насчет того, кто лучше деруны готовит.
О населении, которое осталось в Беларуси, судить не могу, потому что не осталось там знакомых. Кроме родных Василия. Но я вижу, что на народ оказывается жесткий прессинг со стороны России, которая, по сути, уже просто оккупировала Беларусь. Сплошная пропаганда, которая перекинулась на вашу страны. И уже нельзя говорить, что Беларусь – самостоятельная и независимая страна.
Фото: из личного архива Елены Гергель