Эдуард Малофеев: «Мне единственному на 100-летие российского футбола не дали даже грамоты!»

– В 86-м я мог остаться в первой сборной при условии, что помощником будет Лобановский. Не захотел. Вывел команду в Мексику с первого места в группе, по рейтингу «Франс Футбол» сборная СССР значилась лучшей в мире. Но ситуация вмиг перевернулась — и слава Богу. Был бы жив Петр Мироныч Машеров, все сложилось бы по-другому. Господь, однако, решил так, а не этак. И поступил я тогда правильно. Ничего не поменял бы сейчас. Не согласился бы на тандем, зная, как мучилось трио в 1982-м.

— Как такое внутри пережить? За месяц до чемпионата мира, на глазах у всей планеты…

— А что внутри? Человек я очень ранимый, но был тогда двухсердечным, двужильным. Игроком решал многое за счет работоспособности. Приделали бы мне собачью голову, все помойки обежал бы. Стал тренировать — а сердце-то закаленное. Работал много — так и пережил. Два-три дня погрустил, потом стал искать продолжение. Нельзя надолго погружаться в тоску, в уныние, иначе разума лишишься. С колен на ноги надо встать, затеяв мысленную риторику: «Да ёп, да что ж, да ты это брось!!!» И молитвы помогли.

Гора Афон, гора святая, / не знаю я твоих красот / и твоего земного рая, / и под тобой шумящих вод. / Я не видал твоей вершины, / как шпиль твой впился в облака, / какие на тебе картины, / каков твой вид издалека…

Или вот:

Христос с учениками из храма выходит пред крестною смертью своей, / Наполненный скорбью, прощальными словами он учит любимых друзей. / «Скажи нам, учитель, последнее слово, пока еще с нами живешь. / Скажи нам, учитель, когда это будет, когда ты судить нас придешь?»

И сразу легче становится! Господь наставляет: у тебя семья, иди работай! А обиду я не ощущал, потому что близко никого к себе не подпускал. Даже друзей, с которыми выпивал, они это чувствовали. Добро для них делал, но не больше, — у каждого своя жизнь. Может, потому и говорили за спиной всякое.

Меня ведь после сборной гнобить начали. То все клубы к себе звали, а то вдруг перестали. Единственный, кто поддержал, — Анатолий Тарасов. «У нас с тобой, Эдька, характер одинаковый, давай в ЦСКА». До сих пор жалею, что не посотрудничали. Уже и с генералами встречался, и бумаги подписывал, как раз перед приходом Паши Садырина дело было. Вдруг — тишина. И звонок Тарасова: «Да ты же, Эдька, враг народа, оказывается». Рассказал такое, что вам не буду рассказывать. Припугнули их: возьмете этого — пожалеете.

Не раз со мной такое было. На Кипр должен был ехать, имел на руках договор — снова шлагбаум. Встречаю через время киприота, который звал. Кидается на шею: «Эдуард! Живой?! Мне в русской федерации сказали, что после Чернобыля у вас рак крови, нельзя брать. А вы, гляжу, еще держитесь!» У меня аппетит, сила, выносливость, всегда считал, что тренер должен быть лошадью: нет здоровья — нечего идти в профессию. И вдруг такое слышу.

В бундеслигу звали, в Италию, Грецию — на всех бумагах резолюция: «Рак крови». Это я уж потом узнал. Но озвучить себе не позволил, продолжал работать. Пошел в любительский футбол, в КФК, выводил «Псков» во вторую лигу. Чувствовал взгляды в спину, слышал шепотки. Проиграешь, бывало, коллеги спрашивают: «Вы как, Эдуард Василич?» — «Лучше всех!» И чую, зашелестело: «Совсем он, видно, умом ослаб: что ж хорошего-то?!» А я смеялся над ними, понимаешь, мой умница? Они меня в сумасшедший дом рады были сдать — но я смеялся!

Два часа уговаривали меня в ЦК партии согласиться на Лобановского в помощниках. Отказался, удостоившись обвинений в гордыне. Не успел выйти — звонок: «Эдуард, по телевизору сказали, что в связи с твоей болезнью сборную в Мексику повезет Лобановский». Что я мог сделать? Где работать после такого? Три дочки, как их кормить? Так и объяснял сочувствующим. А иных просто посылал.

Мне единственному на 100-летие российского футбола не дали даже грамоты! Все, кто даже не в футболе, а около, ордена и медали получили, да хоть просто «спасибо» услышали. Но не я. Не знаю, может, захотят что-то исправить — не поздно, пока жив. Два года сборную СССР тренировал, сыграл за нее сорок матчей, забил шесть мячей. Это след, мой золотой?

Когда сказал Юре Морозову, порядочному парню, мы еще, помню, выпили с ним, он только руками развел: «Как же им не стыдно?!» Сейчас уже не выпиваю года два-три. Осуждаю это дело. Ничего зазорного в признании ошибок нет. Читаю лекции — так и говорю: «Может, вы боитесь, дорогие ребятки, слушая мое возвышенное, сказать: «Ты же сам выпивал, что нам теперь рассказываешь?» А вы не бойтесь! Виноват, корю себя за это, не повторяйте за мной!» Мы все умрем, но надо донести это следующим поколениям. Свои ошибки не исправишь, а других отвратить не поздно», – сказал Малофеев.