«На моих глазах парню оторвало гранатой ногу». Игрок «Городеи» провел 8 суток за решеткой – клуб будто не заметил этого

Ростислав Шавель прочувствовал систему.

Ростиславу Шавелю в апреле исполнилось всего 19 лет. Нападающий, который пару лет назад считался самым перспективным городейским дублером, делает первые шаги во взрослом футболе. Дебют молодого парня за «сахарных» состоялся 25 апреля против БАТЭ. Всего в чемпионате форвард сыграл в пяти матчах, два из которых начал в старте. В июле тинейджер повредил колено и сейчас восстанавливается после травмы.

Но разговор корреспондента Tribuna.com и Ростислава был не о футболе. 28 августа его задержали на площади Независимости и осудили на восемь суток за участие в несанкционированной акции – при этом клуб ничего не сообщал о ситуации. Вскоре после освобождения Шавель рассказал о том, как все было, и поделился своим мнением о ситуации в стране.

– Как тебя задерживали?

– 28 августа, в пятницу, приехали с ребятами на площадь Независимости к Красному костелу. Приехали поддержать людей в столь нелегкой ситуации. Сперва стали в цепь солидарности, а позже немного отошли от нее – женщина сказала, что их не трогают, а мужчин забирают. Вот мы и присели на лавочку неподалеку. Вскоре тихари стали оцеплять площадь, а следом пошел ОМОН. Вариантов уже никаких не было.

К нам подошли омоновцы и сказали: «Молодые люди, пройдемте». Мы встали молча и пошли. Они нас не заламывали, мы не сопротивлялись.

– На фото ты вообще с улыбкой.

– Страшно мне не было. Это точно. Чувствовал себя абсолютно спокойно и с улыбкой на лице проследовал в их служебную машину. Так и началось приключение.

– Ты впервые вышел на акцию протеста?

– Нет. Я был в ночь с 10 на 11 августа на «Пушкинской». Я видел жесть. Даже по нам с друзьями попало: и газом зацепило немного, и гранаты разрывались рядом. Все это мы видели. На моих глазах парню оторвало гранатой ногу. Люди пытались подбежать, чтобы оказать первую помощь, но их сразу били и паковали в автозаки, помочь не давали.

Оправдывать подобное насилие нельзя ни в коем случае. Надо дождаться, когда в стране что-то изменится, – и все, кто принимал участие в этих избиениях, в карательных операциях, должны предстать перед судом. И судьи в том числе. Все, кто был к этому причастен, должны понести наказание. Но сейчас ничего не будет. Со мной сидели ребята, которые требовали адвоката, но законы не работают. Ни один адвокат не смог помочь.

– После задержания тебя повезли в ЦИП на Окрестина?

– Сперва какое-то время ждали, пока полностью заполнится автозак. Когда нас стало около 20, нас повезли в Ленинское РУВД, где завели в какой-то гараж. Забрали личные вещи: шнурки, цепочки, ремни, телефоны. А потом по очереди водили на допрос. Все было спокойно. Только пара молодых наглых сержантов очень дерзко разговаривала, а так все нормально.

В РУВД пробыли часа 2–2,5, а потом нас повезли на Окрестина, где распихали по «стаканам», чтобы оформить. Это камеры, которые рассчитаны на одного человека, но нас запихивали туда по четыре. Через полтора часа расселили по нормальным камерам, где мы сидели до понедельника в ожидании суда.

– Какой была камера?

– Старая, большая – на пять человек. Еда ужасная, но хорошо, что хоть кормили вообще. Читал, что в пиковые дни людям не давали кушать. Плюс друга забрали в ночь на 11-е с Пушкинской, он был на Окрестина – так их пихали в прогулочную камеру по 80–100 человек и давали одну бутылку воды и буханку хлеба.

– Как относились сотрудники ИВС?

– Многое зависит от смены. У некоторых охранников можно было даже что-то спросить, а некоторые строили из себя непонятно кого: грубили, не отвечали на вопросы, просьбы. Но в целом отношение было нормальное. Гнобили нас после суда в ЦИП и в Жодино.

– Когда удалось связаться с родными?

– В РУВД дали возможность позвонить. Набрал маме, сказал, что меня везут на Окрестина. Она уже там все новости узнавала.

– Мама знала, что ты участвуешь в акциях?

– Конечно, она всегда знала. Как и любая мать, переживала и говорила, чтобы не ходил, но я не мог сидеть дома.

– Почему?

– Не мог спокойно смотреть, как бьют моих товарищей, как моих близких друзей забирают на Окрестина, и они оттуда выходят все синие. Не мог остаться равнодушным. Как 9 августа все началось, мы стали выходить на улицу и высказывать свою позицию.

Когда попали на первый воскресный марш, я был в шоке от увиденного. Не ожидал, что выйдет такое количество людей, что всех это так поднимет. Был под очень большим впечатлением. Было приятно, что люди не остались равнодушными. Каждый сумел своим выходом всех поддержать. После силовых разгонов у меня были сомнения, потому что люди были подавлены. Никто не был уверен.

– Как проходил суд? Была возможность что-то объяснить?

– Заводили в кабинет, где находился один сотрудник милиции, секретарь и ноутбук с судьей на мониторе. Она зачитала протокол, права, обязанности и так далее. Потом спросила, есть ли мне что сказать про задержание и согласен ли я с протоколом. Я вину признал частично. Сказал только, что находился там [на несанкционированной акции].

– А что еще тебе приписывали?

– Все протоколы были одинаковы, слово в слово. Только фамилии меняй. Участие в несанкционированном пикетировании и провокационные действия: выкрикивания лозунгов и так далее. Последнее я отрицал. Судья выслушала меня и удалилась на совещание.

Приговор ждали в коридоре. Так получалось, что всех, кого задерживали в пятницу, штрафовали и отпускали домой. Только одному парню дали восемь суток. Сперва подумали, что, может быть, у него было какое-то [криминальное] прошлое – оказалось, пара штрафов по линии ГАИ. Логику мы не поняли. А потом захожу я – и мне тоже дают сутки.

– А ты уже думал, что тебя отпустят?

– Я изначально себя настраивал на худшее, чтобы не сильно расстраиваться, если будут сутки. Но, конечно, когда всех парней, с которыми задерживали, отпускали, думал, что и меня выпустят.

– Может, на приговор повлияло то, что ты не признал вину полностью?

– Передо мной были люди, которые отрицали все, говорили, что власть ужасная, требовали наказать свидетеля за ложь, наезжали на суд по полной программе – и им штрафы. А я спокойно говорил, частично признал вину – и все равно сутки. Рандом абсолютный. Может, был приказ, что определенное количество людей должны получить штрафы, а определенное – сутки.

– Говорил, что футболист?

– В протоколе это было написано, но я не стал на этом внимание акцентировать. Да и едва ли помогло бы. На сутки отправляли людей, у которых пятеро детей. Никого ничего не волновало.

– Что было после суда?

– Всех, кто получил сутки, посадили в камеру и около восьми вечера повели в ЦИП, чтобы на следующий день перевезти в Жодино. Там было по четыре человека в камере. Мы там пробыли всего ночь, но понял, насколько система работает на то, чтобы ты чувствовал себя подавленным и угнетенным, чтобы было максимально некомфортно. Маленькие камеры, желтые стены, две видеокамеры на потолке. Даже обычные столы сделаны настолько высокими, что если сесть на стул, то нормально дотянуться до тарелки ты не сможешь. Железные и без ручек кружки, в которые специально наливают очень горячий чай – за них не взяться. Матрасы ужасные, постельное белье – тоже, как и сами кровати. Все, что можно там испортить, испорчено. Атмосфера сразу начинает поддавливать.

Там к нам относились очень плохо. Сотрудники неадекватные – грубили постоянно, разговаривали, как с животными. С утра вывели из камеры на осмотр – когда мы вернулись, то все, что можно было перевернуть и испоганить, было перевернуто и испоганено. Постельное белье – на полу, личные вещи, зубные щетки – тоже.

– У тебя на правой ноге татуировка – факел и череп. Не цеплялись?

– Нет. В РУВД сперва думали, что я какой-то фанат, но я сказал, что они заблуждаются.

– Люди, которые попадали в Жодино после Окрестина, говорили, что там санаторий.

– Тоже слышал такое. Но у нас в Жодино было все максимально строго. Передвижение очень быстрым шагом, постоянно лицо вниз. Любая остановка – лицом к стене. Общались жестко и дерзко.

Нас в камере было 10 человек на 10 кроватей, но было видно, что их специально уплотнили. Ребята, которые разбираются, говорили, что камера никак не рассчитана на 10 человек. Но это мало кого волновало.

– Какие люди сидели с тобой?

– Все политзаключенные, все по одной статье.

– Как-то удавалось пообщаться с родными?

– От внешнего мира мы были отрезаны полностью. Даже письма не разрешали писать.

– Как себя развлекали?

– Шашками, нардами, разговорами. Ребята адекватные и очень сплоченные. Видно было, что мы все попали за одно и тоже дело. Мы друг другу помогали. На ужин как-то дали рыбу, а я ее не люблю – так ребята отдавали мне свой чай, чтобы я хоть что-то «съел». Все были друг за друга.

– Поход в туалет – самая неловкая ситуация?

– Мы же понимали, где мы, поэтому чем-то брезговать и стесняться было бессмысленно. Завешивали простыней, чтобы это проходило максимально спокойно.

– О чем разговаривали?

– Рассказывали о себе, говорили о политике, о будущем. Ну и не всех же из нашей камеры забрали в пятницу – люди, которых взяли позже, рассказывали, что успело произойти в стране, утоляли информационный голод.

Почти всех в нашей камере задерживали спокойно. Только один парень рассказал, что его взяли вместе с ребятами из «Крумкачоў». Их привезли вместе в РУВД – его самого не были, но он слышал, как били их.

– Ты знал, во сколько выходишь на свободу?

– Охрана сказала, что меня выпустят примерно в 19:00. От этого времени отталкивался. Но у меня были мысли, что никого не отпускают, а просто выводят из камеры и распихивают по другим местам. Этим людям доверять – последнее дело, поэтому немного волновался. Но ребята, у которых были не первые сутки, успокаивали.

Тем, кто выходил раньше, все оставляли контакты родных, чтобы они предупредили о том, когда кто выходит. В итоге в Жодино меня встретили друзья и мама.

– Какие ощущения?

– Восемь дней был словно в другой вселенной. Чувства смешанные. Я был очень рад выйти, но эмоциональный всплеск был непонятный. До конца не понимал, что это все закончилось.

– Все это время клуб знал, где ты?

– Я не знал об этом в камере. Дело в том, что я восстанавливаюсь после травмы и не работаю в общей группе, а тренируюсь индивидуально. В камере, кстати, старался поддерживать себя в тонусе: отжимался, подтягивался, приседал, качал пресс. Не хотелось терять времени зря. Потом оказалось, что ребята в команде знали обо мне.

– Что сказал главный тренер Олег Радушко после твоего освобождения?

– Мы пока не созванивались.

– Странно.

– Я не знаю, что сказать по этому поводу. Партнеры по команде звонили, спрашивали о моем состоянии, интересовались делами.

– Тебе сейчас нельзя ходить на несанкционированные массовые мероприятия?

– Я такую бумагу не подписывал :). В теории могу пойти. Вопрос в желании.

– Оно у тебя есть?

– Есть. Только надо немного отдохнуть.

P. S. Tribuna.com попыталась получить комментарий от руководства «Городеи» о том, будет клуб поддерживать своего футболиста или, наоборот, наказывать. Телефон директора клуба Александра Марченко не отвечал, а пресс-атташе клуба Ольга Марченко сказала, что никаких комментариев по ситуации не будет ни у директора, ни у главного тренера Олега Радушко.

Фото: fcgorodeya.by