Отец Герасимени – о сутках, животном страхе и активизме дочки-чемпионки

«Раз воспитали с женой такого человека, значит, не зря прожили жизнь».

После выборов пловчиха Александра Герасименя подписала открытое письмо спортсменов против фальсификации выборов и насилия со стороны силовиков. Вскоре минчанка присоединилась к Свободному объединению спортсменов и выходила с единомышленниками на мирные акции протеста, а сейчас возглавляет Белорусский фонд спортивной солидарности, который оказывает помощь спортсменам, попавшим под репрессии.

Чтобы спокойно работать на благо новой Беларуси, Александра выехала в Литву. В Минске за нее «отдувается» другой Герасименя – отец Виктор Иванович. И он уже успел побывать в суде. 1 ноября мастера спорта международного класса по тройному прыжку задержали по дороге в Куропаты во время акции. Он провел несколько часов в РУВД, ночь в жодинской тюрьме и был оштрафован судом на пять базовых величин.

В интервью Андрею Масловскому Герасименя рассказал об отношении в автозаке и разговорах в РУВД, гибели Александра Тарайковского, которую которого застрелили совсем рядом, а также поделился своим мнение о решении дочки стать лидером белорусских спортсменов, не согласных с режимом Лукашенко.

– Как вы себя чувствуете после задержания и суда?

– Нормально. Хотя в первый день был немного в шоке, конечно. Идешь спокойно по улице, а тебя задерживают. Было тяжело видеть, как обращаются со мной и всеми остальными. Но избиений не было. Наговаривать и опускаться на тот уровень, на который опустились те, кто дает показания в судах, не буду.

Так что сейчас все хорошо. Занимаюсь делом. Сразу окунулся в строительство дома.

– Когда шли на акцию, готовили себя к тому, что могут задержать?

– Знаешь, готов был. И знакомым своим говорил: возьмут так возьмут. Мы же выходим, чтобы высказать свое определенное мнение. Я хочу его высказать и я это сделал. Я не кидал камни, не выкрикивал экстремистские кричалки. Аплодировал? Да, хлопал в ладоши. Что я еще мог делать?

Прекрасно понимаю, что сейчас любого человека могут взять в любой момент. Даже если ты действительно ни при чём. В камере было 18 человек. И один парнишка реально просто вышел за хлебом в магазин, когда его схватили прямо возле дома в Зелёном луге.

– А вас где задержали?

– На Независимости ещё, когда я только подошел к парку Челюскинцев. Шел по тротуару и видел, что в мою сторону идут. Но я даже не дернулся. А зачем? Подходят, спрашиваю: «Что? Возьмете?» – «Да». – «Ну, окей. Пошли».

– Вы рассказывали о моральном унижении, которое было в автозаке.

– Ну вот, например, ситуация. Мы должны были сидеть с опущенной головой, положив руки на колени ладонями вверх. Я человек, которого спокойно, без сопротивления с моей стороны, задержали по административному правонарушению, и я должен полтора часа сидеть в таком положении?! Ни на кого не посмотреть, никому ничего не сказать. Почему? А сидели мы очень плотненько. Приходилось «чередовать» положение тела. Один наклоняется вперед, другой откидывается назад. А над нами стоят трое омоновцев, которые говорят: «Не хотите физического насилия, заткнитесь и выполняйте то, что мы сказали». Это нормально? Так цепануло! Думаешь, ёлки зеленые…

Потом выводят из машины. Голову вниз, руки за спину – бегом. Зачем? Я куда-то убегу? Я что, Чикатило какой-то? Ну давайте еще наручники и кандалы наденем.

Подвели к камере, открыли двери и запустили туда 18 человек: «Отдыхайте». Так и сказали. 18 человек на восьми местах. Площадь камеры – метров 20-22. На каждого чуть больше квадратного метра выходит. И отдыхайте. Ну, что это такое? Было дико.

О том, как нас там называли и обзывали, говорить не буду. Понятно, что это было неприятно.

Страха, такого животного страха не было. И злости почему-то тоже не было. Была обида: почему такое делают и за что? Об этом много говорили в камере. А также все были уверены, что всё равно мы победим. Добьемся своего. Успокаивали так друг друга, подбадривали. Группа у нас была разношерстная – от 19 лет и до 60. Некоторые молодые ребята были немного в шоке. Успокаивали их, разговаривали.

– Вы себя мысленно готовили к суткам.

– Мы все были уверены, что нас отправят сидеть. И думали об этом спокойно. Отсидим и отсидим. К сожалению, теперь это часть нашей жизни.

– Говорили где-то, что вы отец Александры Герасимени?

– Ребята в камере знали, а милиционеры, скорее всего, нет. По крайней мере, никто из них ничего на этот счет не говорил. Думаю, в РУВД точно не знали. Там молодые лейтенантики были… В общем, на фамилию не среагировал никто.

– В РУВД у вас были разговоры с милиционерами. Один из них пытался понять, почему люди выходят на улицы.

– Это было после того, как нас опросили. Пока мы ждали распределения по камерам, какое-то время сидели в каком-то зальчике, где была даже мягкая мебель. Среди нас были нормальные адекватные люди: айтишники, студенты, бизнесмены, руководители фирм. И с нами пытался беседовать подполковник. Спрашивал: «У вас же все хорошо. Куда вы лезете? Зачем вам это надо?»

– И что ему отвечали?

– Мы, наоборот, хотели от него что-то услышать. Понять их сторону. Но он говорил, что это все Америка, Польша и Литва. А мы слушаем Нехту и всех остальных, кто убежал в Литву и Польшу. И хотим сделать государству плохо. Спрашивал: «Хотите, чтобы здесь стояли натовские ракеты?» Но ведь этого никто не хочет. И об этом никто никогда не говорил. Где вы слышали, чтобы кто-то сказал, что белорусы против России? Никто ничего не говорит. Люди хотят одного: чтобы наши голоса были честно посчитаны. Всё.

Со мной сидел мужчина-бизнесмен. Оказалось, он с Александрой участвовал вместе в различных акциях, направленных на помощь другим людям. Он достаточно крепко стоит на ногах. И вполне мог бы просто закрыть на всё глаза. Но нет же. Выходит. И вот он поднялся и говорит полковнику: «Посмотрите на меня. Я самостоятельный человек. Кого я слушаю? Я сам принимаю решения. Я знаю, что делаю. А я просто хочу работать для своей страны».

В общем, или они действительно так думают, или их убедили, или они обязаны так говорить. Не знаю.

– Почему вы вышли на акцию 1 ноября?

– Как и большинство, меня не устраивают прошедшие выборы и подсчет голосов. Я хочу, чтобы всё было сделано просто по-честному. Как и говорит наш Александр Григорьевич.

– Как Александра отреагировала на ваше задержание?

– Разговор был недолгим. Особо историю не обсуждали. Спросила, всё ли у меня нормально, били ли меня. Ответил, что всё в порядке. Этого было достаточно.

* * *

– Как пристально вы следили за этими выборами?

– Моя активность началась, когда пошла подписная кампания и я увидел огромные очереди, которые стояли возле пикетов за выдвижение кандидатов. Отдал свой голос за Бабарико и Цепкало. И то, что произошло потом – задержания Тихановского, Бабарико с сыном, отстранение Цепкало – меня взбудоражило. Да и не одного меня. Люди поняли, что начинается какой-то беспредел. Признаюсь, тогда думал, что это какое-то дно. Но позже оказалось, что не самое.

– А до этого лета жизнь в стране устраивала?

– Скажем так, я был пассивным участником всех мероприятий – не участвовал ни в чём. В глубине души всё понимал и, сидя на кухне, всё обсуждал, но не более. Наверное, я отношусь к тем белорусам, которые терпели до последнего и не поднимали головы, пока не прижало так, что дальше уже некуда.

Поэтому в день выборов пошел на участок, проголосовал за Тихановскую, сделал фото бюллетеня, сложил его и отослал [на платформу «Голос»]. Всё как положено. Правда, вечером к участку за результатами не ходил.

– Какой была ваша реакция на то, что происходило на минских улицах после?

– Было тяжело на все это смотреть. Состояние было подавленное. Не знал, что делать дальше. Люди уперлись в стену. И что теперь? Как все менять?

Вечером 10 августа я вышел на «Пушкинскую». И тогда понял, что мы находимся на дне. Я видел, был в ста метрах, когда убили Александра Тарайковского. И тогда мне стало страшно. Ощутил такой животный, сковывающий страх. Кто-то бросал камни, кто-то кричал, но до камней я не дошел. Хотя, признаюсь честно, мысль была.

Самое ужасное во всем этом то, что ничего не предвещало такой развязки. Да, посреди проезжей части стояли цветочки, которые вынесли люди. Да, «вазоны» перетащили с тротуаров, но они стояли аккуратно. Люди просто гуляли. Не было с их стороны никакой агрессии. Со стороны Кальварийской стояло много машин. Может, сотня, а может, и две. И мы смело стояли. И даже мыслей не допускали, что может быть какая-то атака. Оказалось, атака была по тротуарам. Силовики готовились. И когда все началось, мы начали потихонечку отступать.

– Дочка знала, где вы?

– Нет. Потом ей рассказал, где был. Её реакция? Много не говорила. Сказала только: «Папа, будь немного осторожен».

– Понимаете причину насилия со стороны «силовиков»?

– Нет. Не понимаю. Насилия со стороны протестующих не было. И такая реакция милиции для меня непонята. И оправдания никакого быть не может. Убийство человека, мирного человека… Такому нет оправданий.

– Кто должен отвечать?

– Те, кто принимал решения, и те, кто эти решения исполнял.

* * *

– Вас удивила активная позиция Александры после выборов?

– Нет. Она всегда была за справедливость. Помните, когда в 2008 году газету «Прессбол» лишили аккредитации на Игры в Пекине? Так вот Саша тогда заявила, что не поедет в Китай, пока изданию не вернут аккредитацию. Хотя на ту пору дочь еще не имела такого веса в спорте, как после двух олимпийских медалей.

Она любит помогать другим. Вот вместе с айтишниками занялась инвалидами. Бывали случаи, когда она покупала [специальную] машину и просто дарила ее инвалиду-колясочнику. Просто чтобы он смог поехать отдыхать. Разговаривали с ней как-то на эту тему. Говорю: «Саша, ну это же немаленькие деньги». А она в ответ: «Я не могу помочь всему миру, не могу помочь сотням и тысячам людей. Но в этот конкретный момент я помогаю одному человеку. Я вижу, как он плачет от счастья и мне за него радостно. В этом кайф. Я могу что-то для кого-то сделать».

Поэтому и сейчас она первое время сильно переживала. Говорила: «Что-то же надо делать… Надо что-то сказать…» Первые день-два у всех был шок. И каждый белорус задавал себе подобный вопрос. Потом они (имеет ввиду Александру и ее знакомых спортсменов – Tribuna.com) начали общаться между собой и решили высказаться так. Но с головой в бездну она не бросалась. Просто высказывала свое мнение.

– Дочь говорила, что будет высказывать свою позицию публично?

– Нет. Саша не такой человек, который будет много говорить о том, что собирается делать. Она сделает, а потом скажет: «Папа, я вот тут сделала». И это касается не только политики. Даже в спорте так. Такая вот она.

– Что чувствовали, когда читали её высказывания, когда узнали, что она вступила в Свободное объединение спортсменов?

– Сказал ей: Саша, я тобой горжусь! Просто и лаконично. Раз воспитали с женой такого человека, значит, не зря прожили жизнь.

– Опасались за неё после публичных высказываний?

– Конечно. Теперь уже я говорил, чтобы была аккуратна и старалась в одиночку не ходить. И повторил это после задержания Елены Левченко. Понимали, что и Саша может последовать за ней. Она так же, как и Елена, выходила на марши и «присутствует» на одной с ней фотографии с плакатом.

Какое-то время Саша еще жила тут, но потом почувствовала, что больше помощи и толку будет, если уедет и займется конкретно фондом спортивной солидарности.

– Как принималось решение об отъезде?

– Как обычно у нас. Позвонила и рассказала, что возглавила фонд и поедет в Вильнюс им заниматься. Диалог был таким. «Папа, я приняла решение уехать». – «Когда?» – «Завтра». – «Чем можем помочь?» Благословил её и заверил, что поможем всем, чем можем и с внучкой посидим. С Софией же надо было кому-то оставаться. Жени не было. Он куда-то уезжал.

– Проблем на границе не было?

– Дочь ничего не говорила на этот счет. Первый раз они всей семьей поехали на пару дней. Потом Женя с дочкой вернулся. Но сейчас София уже с Сашей.

– Как относитесь к репрессиям в отношении спортсменов?

– Самое интересное (и печальное), что действующие спортсмены не высказывают каких-то политических лозунгов. И я не понимаю, за что с ними так. Это ведь лучшие спортсмены страны. Как их можно было наказывать и отчислять из сборной? Понимаете, если на заводах увольняют, это одно. Заводчанин может найти работу. А в спорте такого нет. Может, и поэтому спортсмены не очень активно подписывают открытое письмо. Давать оценку таким людям я не могу и не буду. Пусть они сами на себя посмотрят. Конечно, вопросы к ним есть, но давайте не будем их трогать.

– Вы мастер спорта международного класса по тройному прыжку, но и вашей подписи в письме нет.

– А я думал, что меня уже никто и не помнит.

– Ну, ваш ровесник Олег Логвин подписал.

– Так он же олимпийский чемпион :). Сашка как-то между делом спрашивала меня о письме. Говорил ей, что готов подписать, но кто я такой. И как-то дело не дошло. Ладно, сейчас подпишу.

– Могли предположить, что ваша с виду скромная дочь будет в авангарде спортивного движения?

– Мог. И я даже не сомневался в том, что она примет правильное решение. Внутренний голос подсказывал. Почему был в этом уверен? Надо просто знать Сашу. Я её ни к чему не подталкивал. Только однажды – может быть, даже в день выборов – спросил: «Саша, надо же решение принимать. Ты определилась?» Она тогда ничего толком не ответила. Саша никогда не спешила говорить. Но через какое-то время вижу – выходит её высказывание, где она говорит о своем отношении к ситуации.

– Как ей нынешняя роль?

– Ну кто-то же должен это делать. Необходимость такая. Надо было возглавить. Понятно, что она хотела бы заниматься детками и школой. Это ей намного ближе, чем то, чем она сейчас занимается. Она была бы не против, если бы в этой роли выступила Домрачева. Абсолютно не против. Уверен, сказала бы Дарье: «Ты более титулованная. Твой голос стоит больше, чем мой». Но…

– Сейчас голос Александры «весит» больше.

– Может быть. И знаете, вдруг Саша поймет, что это её? Хотя, наверное, в политику она не пойдет.

– А вы вообще дома политические темы обсуждали?

– Может быть, легонечко касались, но практически нет. Саша как-то говорила, что на предыдущие выборы практически не ходила. Занималась только своим делом: плаванием и благотворительностью.

– Кстати, о благотворительности. Из-за активной позиции у неё начались проблемы со школой плавания.

– Понимал, что дочь переживала, но нам не особо говорила. И старалась показать, что ничего не произошло такого. Говорила: «Я молодая, здоровая девчонка. Найду себе работу».

– Но вопрос же не только в ней, но и в тех, кому она помогала.

– Согласен. Но на это она повлиять не может. И тратить нервы не стоит. Тем более результата не будет точно. Пойти просить? Она не будет этого делать. Для этого придется менять свое отношение. А она его не поменяла бы.

– Александра справится с ролью лидера?

– Не сомневаюсь. Я, конечно, не могу быть уверен, что у неё получится, но могу сказать, что она сделает всё, что может. Она всегда, за что бы ни бралась, делала это хорошо. Заложено природой. Упрямая очень. И её заслуги в спорте это тоже упрямство. Без этого качества и настырности ничего не получилось бы.

Перед Олимпиадой в Рио писали, что она уже плавает только для того, чтобы дотянуть до Олимпиады и получать стипендию. Но она упёрлась. Сказала: «Нет, я сделаю! Я докажу всем, что могу!» И она поехала в США. Представляете, почти на год рванула туда и тренировалась у тренера, которого совсем не знала. Кто он такой? Пойдет ли ей его методика? Важные вопросы. Но у неё была цель. Она должна была это сделать. И сделала. Так упрямство вылилось в медаль.

В детстве ей тоже было нелегко. Она занималась плаванием и танцами одновременно. В семь утра уходила из дому и приходила в 10-11 вечера. Плавание, школа, танцы в ансамбле «Мультик», куда надо было ездить через весь город. Приходила домой и падала на кровать без чувств, но не бросала. Такой характер был.

Она ведь и танцевала хорошо. Даже на «Славянском Базаре» выступала. Солировала в танце. Могла стать неплохой танцоркой, но выбрала плавание. Выбирала сама. Мы с женой не давили. Видимо, когда в плавании пошли результаты и победы, это ее зацепило, и Саша оставила танцы.

Фото: из архива Виктора Герасимени.