Tribuna/Футбол/Блоги/Square One/Антикризис-2015. Сергей Кривохарченко: «Я не хочу уезжать обратно в Германию. Я хочу, чтобы Германия переехала в Россию»

Антикризис-2015. Сергей Кривохарченко: «Я не хочу уезжать обратно в Германию. Я хочу, чтобы Германия переехала в Россию»

Главное комментаторское открытие 2014 года и лучший специалист по немецкому футболу в России дает большое интервью Виталию Суворову.

Блог — Square One
16 января 2015, 11:54
1
Антикризис-2015. Сергей Кривохарченко: «Я не хочу уезжать обратно в Германию. Я хочу, чтобы Германия переехала в Россию»

Год назад про Сергея Кривохарченко знали только те, кто смотрит немецкий футбол по «Евроспорту» и читает – и про Германию, и не только – лучшие российские глянцы. Лето-2014 принесло ему федеральную известность. Кривохарченко прокомментировал для ВГТРК десяток матчей чемпионата мира, был признан главным открытием турнира и вскоре попал в штат огромной государственной компании.

В рамках новогоднего сериала «Антикризис-2015» – сериала о чем-то решительно классном, случившемся в ушедшем году, – Виталий Суворов обстоятельно встретился с Кривохарченко и поговорил о главном.

– У вас вышел насыщенный год – вы отработали чемпионат мира, увидели победу сборной Германии и сменили работу. Год получился скорее удачным или нет?

– С футбольной точки зрения – удачным. Хотя то, что сейчас происходит с дортмундской “Боруссией” – это, конечно, кошмар. Но учитывая разные личные обстоятельства, год вышел скорее фиговым – я рад, что он закончился. С профессией все получилось очень быстро: когда в конце чемпионата мира руководство ВГТРК спросило, что у меня с работой, я сказал, что все замечательно. Есть основная работа – в журнале Esquire – и я буду дальше сотрудничать с ВГТРК внештатно. А буквально через пару недель приходит наш главный редактор и говорит, что его увольняют – потому что руководство издательского дома решило, что если Esquire поменяет направление развития и концепцию, он будет приносить больше денег. И все редакторы понимают, что мы уходим за ним.

К счастью, когда я дал знать об этом руководству ВГТРК, мне ответили, что у них есть ставка, так что теперь я в штате. И к счастью, мне позволили продолжать дальше работать еще и на Евроспорте.

– Летом вы работали на самом веселом чемпионате мира за последнее время. Матч Германия – Бразилия – самый крутой, который вы видели в жизни? 

– С точки зрения спецэффектов – наверное, да. Если перед смертью человек действительно вспоминает всю свою жизнь, то в мою подборку кадры из этого матча точно войдут. В частности, этот плакавший бразильский мальчик с кока-колой или рыдающая женщина. Это запомнится навсегда. С другой стороны, у меня в голове осталось множество моментов, которые вряд ли многим запомнились, но на меня произвели мощнейшее впечатление. Например, «Айтрахт Брауншвейг» проигрывает на своем поле «Штутгарту» со счетом 0:4. Это прошлый сезон. Проигрывает совершенно безнадежно, без шансов. И за пять минут до конца этот не большой, но заполненный до отказа, стадион Брауншвейга, начинает петь You’ll Never Walk Alone. Я с трудом заканчивал репортаж, у меня мурашки бежали и голос срывался. 

Или «Хоффенхайм» – это была моя самая удачная командировка в жизни, мне перло просто во всем. «Хоффенхайм» в тот момент играл во второй Бундеслиге, но мог выйти в первую – и на матч последнего тура, который им обязательно нужно было выигрывать, я поехал в эту замечательную деревню. То, что я там видел на протяжении трех дней, – это чумовая и ни с чем не сравнивая картинка. Маленькая, скромная немецкая деревушка, в которой живет 3000 человек. В которой улицы такой ширины, что две машины не могут разъехаться. И эта деревня в день матча вся завешена бело-синим, висит плакат: “Добро пожаловать в бело-синий ад”. И все люди выходят из своих домиков в бело-синей экипировке. 

Я вызвал такси, а за рулем оказалась женщина лет 65, как минимум, в каком-то фантастически красивом костюме, которая на протяжении всей поездки рассказывала мне, как ее муж болел за этот “Хоффенхайм”, когда он еще играл в девятом дивизионе. И какое сумасшествие сейчас происходит, и как бы он был рад, если бы все это видел. А в какой-то момент я вообще познакомился с человеком, который на полном серьезе играл за “Хоффенхайм” вместе с Хоппом – нынешним мультимиллионером, который владеет командой. И он рассказывал мне, как им мясники бесплатно колбасу давали за победы и каким человеком был Хопп. И потом ты приходишь на стадион, вмещающий три тысячи, все адски орут и шумят, и “Хоффенхайм” громит “Гройтер Фюрт”. А потом бразильцы носятся на “Ауди” по этой деревне с бразильскими флагами, и все празднуют выход в первую бундеслигу этого деревенского клуба. Это была одна из самых диких историй, которые я наблюдал.

– Как вы праздновали победу немцев на чемпионате мира?

– Мы смотрели матч в “Солянке” в очень приятной компании, но с Кириллом Дементьевым перед игрой сказали друг другу: “Нам по##р, каким некрасивым и ужасным получится этот финал. Серия пенальти до 25-го удара – по-барабану. Главное, чтобы выиграла Германия”. Соответственно, мы смотрели его несколько иначе, чем все остальные. Но с детскими воспоминаниями это все равно сложно сравнивать. Когда в 1990 году сборная СССР обыграла Камерун со счетом 4:0 и не вышла из-за результата в параллельном матче, я по-настоящему плакал. Мне было восемь лет. Когда киевское “Динамо” Лобановского, за которое я сильно болел, выносило “Барселону” 3:0 дома и 4:0 в гостях и хреначило “Ювентус” и “Реал”, а потом они по дурости проигрывали “Баварии” – это я тоже очень ярко помню. Тогда уже наверное не плакал, но негативные эмоции были очень сильными. 

– ЧМ-2014 на федеральном канале – это вершина вашей комментаторской карьеры?

– Я вообще не очень люблю слово “карьера”. Я всегда старался заниматься тем, что мне интересно, — тогда ты гарантированно получаешь удовольствие от процесса, и шансы на успех у тебя выше. У меня жизнь складывалась очень нелинейно. На 7ТВ я начал комментировать в ужасно неприличном возрасте — 22 года. А потом долго был уверен, что вообще больше комментировать не буду. Когда на «Евроспорте» появилась бундеслига, Дима Терехов, которого я знал еще по 7ТВ, меня туда позвал. После первого сезона у меня появлялись мысли все бросить, потому что казалось, что это не мое, и у меня не получается комментировать так, как мне бы хотелось. Но начался второй сезон, и внутренние ощущения поменялись, а потом уже Вова Стогниенко пригласил меня прокомментировать Кубок Германии на ВГТРК. А потом чемпионат мира. Помню, меня редакторы спрашивали: “У тебя матч на федеральном канале. Страшно?” А по большому счету какая разница, смотрит тебя четырнадцать человек или сорок тысяч? Да, если облажаешься, будет громче грохот. Но это никак не влияет на работу.

– На улицах вас уже узнают?

– Три раза узнали – но даже не потому, что я что-то прокомментировал, а потому что во время чемпионата я несколько раз мелькал в программах “Большой спорт” и “Большой футбол” в роли говорящей головы. Ну и это узнавание на уровне: “Здравствуйте, вы мой любимый комментатор, только я не помню, как вас зовут. Можно сфотографироваться?” Можно, конечно. Даже могу напомнить, как меня зовут. Это очень прикольно и смешно.

– Критику в интернете вы читаете?

– Да, мне пишут в твиттере. Я очень долго вообще не понимал, зачем он нужен, но потом понял. Во-первых, великолепные срачи, которые там устраивают, — их всегда интересно почитать. А во-вторых, ты всегда можешь получить по башке от знающих людей. Был один чувак, который во время чемпионата мира очень по-хамски мне написал: “Сергей, все хорошо, но ты за##ал произносить слово “на самом деле”. И я его поблагодарил, потому что это круто — сам бы я это слово-паразит никогда не отловил. И мне пофиг, в какой форме сделано замечание, если оно на самом деле верное.

– Бывали случаи, когда вы по-настоящему облажались в эфире?

– Ну, один раз я только под конец матча понял, что всю игру называл тренера одной из команд именем человека, который работал там в прошлом сезоне, – это примерно как Ярцева всю игру называть Романцевым. В последние минуты я называл его правильно, но это уже ничего не меняло – такое вот настоящее помутнение сознания. 

Меня периодически обвиняли в том, что я увлекаюсь какими-то параллельными историями. Но я считаю так: сейчас практически у каждого человека есть большой цветной телевизор — а с декабря месяца у некоторых и по три. Соответственно, проговаривать все, что я вижу на поле, нет никакого смысла. Человек это видит сам. Если у меня есть какое-то количество дополнительных знаний о бундеслиге — о том, что происходит в командах или о жизни каких-то людей — мне кажется, что это создает матчу контекст. И думаю, это круче и интереснее. Хотя, конечно, есть эпизоды, которые надо отрабатывать. Бывало, конечно, такое, что я их упускал, бывало терял баланс, но я стараюсь это исправлять.

***

– Мы еще не знаем, кому завтра отдадут «Золотой мяч» (интервью состоялось 11 января – прим. Sports.ru), – но я правильно понимаю, что вы без вопросов вручили бы его Нойеру?

– Конечно. Будь моя воля, и тройка выглядела бы иначе. Арьен Роббен провел совершено феноменальный год. Роль Филиппа Лама в успехах “Баварии” и сборной – огромная. Плюс, мой самый любимый футболист на свете Томас Мюллер стал одним из лучших бомбардиров чемпионата мира. А Месси, на секундочку, в прошлом году не выиграл ничего. Я не очень понимаю, почему «Золотые мячи» нужно вручать за хет-трики в ворота “Эйбара” и “Хетафе”. Да, Месси – это сверхгениальный футболист, величайший талант нашего поколения. Но мы же про спорт разговариваем, и главное здесь — результат.

Что касается Криштиану Роналду, то это великолепно одаренный игрок и феноменально трудолюбивый, но как личность и человек он не очень приятен. Если человек думает, что весь мир должен считать его лучшим на свете, у него с интеллектом что-то не в порядке. И если взять этот год и не думать о том, сколько лосьонов Роналду выливает на себя в перерыве, я, например очень хорошо помню финал Лиги чемпионов, во время которого Криштиану не сделал ничего. Он забил третий или четвертый гол с пенальти и торжествовал с таким видом, как будто гол был победным. А в матче с Германией на ЧМ Роналду выглядел по-настоящему жалко. Так что кого-то одного – либо Роналду, либо Месси – в ней быть не должно. И у того год получился не очень, и у того.

– 61 гол – это не очень?

– Это говорит о том, что в Испании много команд, которым Роналду и Месси забивают с закрытыми глазами, не просыпаясь. 

– Разве про Роббена и бундеслигу нельзя сказать то же самое? 

– У Роббена нет такого количества хет-триков и покеров.

– Ну так значит, он провел год слабее, если даже в составе “Баварии” не оформлял хет-трики в ворота “Айнтрахта” и “Майнца”?

– Я бы, кстати, посмотрел матч, скажем, “Хетафе” и “Майнца”. Не уверен, что “Хетафе” победит. Вообще, когда в Лиге Европы встречаются четвертые, пятые и шестые команды – это круто, и было бы неплохо сфантазировать турнир, в котором встречались бы десятые и одиннадцатые команды. Потому что о глубине и уровне развития будут свидетельствовать именно такие матчи.

– Вы не считаете ла лигу сильным чемпионатом, часто стебетесь над английской премьер-лигой. То есть бундеслига, по-вашему, действительно самый крутой чемпионат в мире? 

– Я бы сказал, что немецкий футбол наиболее гармонично развит. Если прикинуть, что мы в футбольном менеджере и пересчитать скиллы всех футболистов и тренеров, мы, возможно, обнаружим, что бундеслига уступает и Англии, и Испании по совокупному уровню мастерства, хоть это и дикая формулировка. Но футбол — это ведь не только игроки и тренеры. Футбол — это инфраструктура. Это болельщицкая культура, вплетенная в культуру страны. Это система подготовки молодых футболистов. Это доходность клубов, финансово-экономическая ситуация. Ни один немецкий клуб, за исключением трех, не тратит больше, чем зарабатывает. А у “Реала” и “Манчестер Юнайтед” — многомиллионные долги.

Футбол – это и то, как строятся стадионы. “Фрайбургу”, например, сейчас очень нужен новый стадион, и вот даже после того, как прошли переговоры с администрацией города, после того, как проект одобрила условная городская Дума, проводится специальный референдум, на котором уже жители Фрайбурга говорят, нужен им новый стадион или нет. Потому что самостоятельно “Фрайбург” не может позволить себе строительство, и какую-то часть на себя берет община. И поскольку это общественные деньги, решать должны именно люди. Вот по совокупности всех этих вещей немецкий футбол ближе всех к идеальному представлению о том, как футбол вообще должен выглядеть. 

– Объясните, почему Нойер – лучший вратарь в мире? Почему не Де Хеа, не Куртуа, или еще кто-нибудь?

– Потому что Нойер трактует свою роль гораздо шире, чем любой другой вратарь. Нойер во многих ситуациях является еще одним полевым игроком, и, конечно, это очень помогает и “Баварии”, и сборной. Все ржут, рисуют демотиваторы про то, где Нойер встречается с мячом — и я сам с удовольствием над этим шучу, — но я не помню, чтобы за последнее время Нойер безосновательно выходил из штрафной. Он может ошибиться. Когда ты несешься на скорости 150 км/ч и должен сыграть в мяч, ты всегда можешь ошибиться. Но тот же матч с Алжиром – это ситуация, когда Германия реально могла вылететь и не стать никаким чемпионом. И Лев рисковал, играя с очень высокой обороной против этого Алжира. А Халилходжич, в свою очередь, посмотрел игры Германии и понял, что ее нужно ловить длинными передачами. И в том матче Нойер по сути спас Германию от вылета.

Нойер сейчас не допускает грубых ошибок на линии и на выходах. И кроме того, у него очень тяжелая работа по той причине, что большую часть времени в “Баварии” он вынужден вязать, разгадывать кроссворды или разговаривать с болельщиками. При этом бывают матчи, когда он до 70-й минуты пинает балду, а на 75-й спасает команду от пропущенного мяча. Он умудряется сохранять предельную концентрацию в любой ситуации. И ему часто просто не нужно совершать прыжков, потому что он правильно занимает позицию и очень хорошо взаимодействует с защитниками. Поэтому он, наверное, и лучший голкипер мира сегодня. 

– Почему Томас Мюллер ваш любимый игрок? 

– Потому что Мюллер — это дзен-футболист. Есть Криштиану Роналду, феноменально одаренный и талантливый. Есть Месси — гений, которого бог поцеловал при рождении. У Мюллера, кажется, нет ни одной сильной черты. Он не очень быстро бегает, он не сильно бьет. После матча с американцами он ржал: “Наконец-то я забил красиво”. Мюллер не особенно играет головой при своем неплохом росте. Его дриблинг — это очень странное зрелище. И при этом он чрезвычайно успешный игрок, который может и отдать, и забить, и реализовать — и делает это с какой-то потрясающей легкостью. Про него немцы когда-то писали, что Мюллер — как стелс, защитники постоянно его теряют. И никто не знает, куда он побежит. Кстати, в полуфинале ЧМ Бразилия развалилась после того, как Мюллер открыл счет после углового: в штрафной сделал два шага назад, оказался один и спокойно отправил мяч ворота. Именно после этого у бразильцев затряслись коленки.

Наконец, Мюллер ужасно остроумный, веселый и легкий парень. Я недавно посмотрел немецкий фильм про чемпионат мира, и там, например, есть сцена, в которой Мюллер в костюме баварской официантки разносит пиво партнерам по команде. Ходит — и ржет. С самоиронией у него все в порядке.  

– Кто был вашим любимым футболистом до Мюллера? 

– Вообще мои первые осознанные воспоминания о футболе относятся к 1990 году – к чемпионату, который выиграла ФРГ. Но по-настоящему любимый игрок у меня появился через несколько лет – это Деннис Бергкамп. С тех пор я симпатизирую “Арсеналу”. У меня даже собаку звали Деннис – именно в честь Бергкампа. Его самый красивый гол, когда он непонятно как обрабатывает мяч, разворачивается и забивает – это тоже инстинкт. Это тоже какое-то состояние просветления футбольной нирваны – когда футболист не осознает, что он делает. Он просто что-то делает, и получается настоящее произведение искусства. 

– Познакомиться с Бергкампом удалось?

– Нет, но у меня был очень мощный когнитивный диссонанс, когда я уже переехал в Германию. Я очень хорошо помню, как в 1990 году я смотрел чемпионат мира в городе Боровск на черно-белом телевизоре. Помню, как Германия громила Югославию 4:1, и Маттеус страшно жжег. И эти воспоминания у меня остались очень яркими. И вдруг в середине 2000-х я понимаю, что иду по улице в Германии с Маттеусом и разговариваю с ним, и он меня понимает, и отвечает на мои вопросы, и это, блин, тот самый Лотар Маттеус! Примерно то же самое у меня было с Клинсманном. Мне дико повезло, потому что я приехал в Германию незадолго до чемпионата мира-2006 и прожил его там. И PROспорт организовал мне интервью с Баллаком, а перед чемпионатом была встреча журналистов с Клинсманном. Он произвел очень сильное впечатление. 

– С кем еще из игроков или тренеров было так же приятно общаться?

– Мне, к сожалению, не удалось поговорить лично с Клоппом, но я бывал на нескольких его пресс-конференциях, и это шоу каждый раз. В прошлом году он, например, был в Петербурге, когда “Боруссия” играла с “Зенитом”. А у наших клубов почему-то есть проблема с переводчиками – они переводят очень плохо. Перед матчем ЦСКА с “Баварией”, например, даже Гвардиолу, говорящего на очень простом немецком, переводили хе##во. А Клоппа переводили еще хуже. И Клопп просек это примерно на второй минуте и начал жестко, но очень смешно переводчика троллить. То есть, вставал журналист и спрашивал: “Какое состояние у Хуммельса? Будет ли он сегодня играть?” И Клопп начинал отвечать: “Матс Хуммельс прилетел с нами на игру…”, – а потом поворачивался к переводчику и говорил: “Матс Хуммельс – это такой футболист, играет за дортмундскую “Боруссию”, защитник”. И так он его троллил всю дорогу. Все угорали.

А многие российские футболисты вообще не понимают, зачем давать интервью. Хотя взять немецкоязычных людей, которые приезжают играть в Россию, – ни одного провала. Малик Фатхи, например, – замечательный парень. Он учил русский, ему все было интересно, он ездил по Москве. Наша история началась с того, что мы с ним говорили по телефону и я сказал: “Малик, нам нужно будет доехать до фотостудии на Белорусской. Мы приедем за тобой на Щукинскую, по пробкам часа за два доедем”. А он: “А поехали на метро!” “Да ты с ума сошел, – говорю. – Это восемь утра. Ты представляешь, что происходит в московском метро в восемь утра?” “Все равно, давай на метро, мне интересно”. Я приезжаю на Щукинскую, мы спускаемся в метро, покупаем билеты, и видим, что в вагон войти просто невозможно, море людей. Он такой: “Нифига себе!” Пропустили три поезда, вломились в вагон, я сказал ему, чтобы за карманами следил на всякий случай – а то бывает разное. А у него еще какие-то дорогие вещи с собой в кейсе были. Но ни капризов, ни жалоб, вообще ничего не было. 

Или тот же Мурат Якин сейчас – переодеться, выйти на улицу после ангины, на минуточку, – без проблем.

– Почему с российскими игроки выходит иначе? Что с ними не так?

– Я думаю, это уровень развития общества. Марио Гетце, будучи ведущим игроком “Боруссии”, ездил то ли на “Фиате”, то ли на Volkswagen Polo. Если бы он приехал на такой машине на тренировку в “Локомотиве”, если бы застебали. Я думаю, что если бы я в семнадцать лет подписал какую-то бумажку, и мне на карточку пришло бы, скажем, 20 тысяч долларов, наверное, я бы сошел с ума. Сложно не сойти с ума в такой ситуации. Ну и все-таки немного по-разному устроены русская – она же советская – школа и немецкая. По-разному устроено общество. Немецкие дети вообще абсолютно другие, это самые свободные дети в мире, и, кстати, по этой причине многие мои знакомые их ненавидят. Если ты зашел в автобус с немецкими детьми – это кошмар. Они орут, сидят на полу и делают вещи, которые русские дисциплинированные дети не делают никогда. И в школе они ведут себя так же – и в итоге у них как-то сочетается вот эта вот внутренняя свобода с отсутствием комплексов. Потому что когда человек переполнен комплексами, но при этом может обвешивать себя золотыми часами, он начинает считать говном всех вокруг, кто этого сделать не может.

Взять того же Оливера Кана. Если мы посмотрим, как он вел себя на поле, какое у нас сложится впечатление? Что это человек с серьезными психологическими проблемами. Что это человек с неумеренным уровнем агрессии. И наверное, лучше с ним рядом не оказываться нигде и никогда, потому что он безумен. И тут внезапно на конференции в Дюссельдорфе выясняется, что Оливер Кан совсем не такой. Он закончил футбольную карьеру, у него дохрена денег, он выиграл все, что можно, кроме ЧМ. Он говорит, что он девять мясяцев играл в гольф, но ему надоело. И он пошел учиться! Он поступил в австрийский университет на экономиста. И выясняется, что у него хороший язык, отличная самоирония. Шутил, что ему было очень странно на первом семинаре в университете рассказывать о себе: “Здравствуйте, меня зовут Оливер Кан, раньше я был футбольным вратарем”.

Все это приводит к тому, что когда ты смотришь немецкий футбол по телевизору, ты видишь, что в роли экспертов там выступают Эффенберг, Шолль, Кан. У них хорошо с речью, они могут анализировать происходящее на поле и остроумно отвечать на вопросы ведущего. А если посмотреть на наших телевизионных экспертов, то понимаешь, что выбора практически нет. Был замечательный Талалаев, но сейчас бывшие футболисты либо не хотят, либо не могут. А это ведь принципиальное отличие немецкого спортивного телевидения от российского. Немецкий комментатор не пытается быть футбольным экспертом. Это не его работа. Он не занимается глубоким анализом тактики и не дает советы Жозе Моуринью по поводу замен. Он комментирует матч, создает контекст, а более глубоким анализом занимаются Кан, Шолль и другие. Мне кажется, что это более правильный подход. Но понятно, почему у нас по-другому. Есть объективные причины.

*** 

– Владимир Стогниенко рассказывал, что он практически позор семьи: брат – банкир, он сам поступал в Финансовую Академию, а в итоге стал комментатором. Родители очень расстроились. 

– Я, несомненно, позор семьи. Мой отец любит говорить: “Дед – врач, отец – биолог, сын – журналист. Такая деградация семьи всего в трех поколениях”. И он прав, конечно.

По сравнению со Стогниенко у меня все еще хуже: он, по крайней мере, получил хорошее образование. Мне так и не удалось закончить ВУЗ. Журфак МГУ меня сильно разочаровал, и я бросил его после второго курса с очень легким сердцем. Потсдамский университет тоже пришлось бросить из-за переезда в Россию. Было очень грустно, потому что мне там очень сильно нравилось. Я учился на курсе European Media Studies — это про медиа в самом широком смысле. Жил в двух часах езды от университета, вставал полшестого утра и вообще не пропускал лекций, потому что они были очень интересными. 

– Как вы вообще попали в журналистику?

– Это очень непедагогичная история. Я учился в довольно сильной физико-технической школе в Обнинске. Это такая школа, из которой ребята попадают на физфак МГУ, мехмат и все такое прочее. Поначалу я учился хорошо, потому что мне было интересно, а потом старшие товарищи дали мне понять, что учеба — это не самое интересное в жизни, и я с большим увлечением бросился проверять это на своей шкуре. В итоге после окончания школы мне не дали рекомендацию в обнинский институт атомной энергетики, хотя давали ее всем, и я подал документы на ВМК МГУ — но ни единого шанса поступить туда у меня не было.

Летом я поехал в Армавир, где я родился, – просто пинать балду и думать, что делать. А там жил мой двоюродный брат, который работал на очень местном городском телеканале. И вот я начал ходить с ним в редакцию, мне там очень понравилось — все было очень весело, симпатичные девушки-корреспондентки, все дела. И я подумал: а почему бы мне вообще не перейти в гуманитарии? И совершил первый правильный поступок в своей юности: поступил на подкурс филфака МГУ, где впервые осознал, что я идиот. Я понял, что, к примеру, вообще не знаю литературу, потому что читаю какую-то дрянь. И меня это чувство очень сильно мотивировало. Параллельно я начал подумывать о журналистике — и каким-то удивительным образом написал для одной газеты две заметки из Московской консерватории, потому что у меня было среднее музыкальное образование. Так что мои первые тексты в журналистике были про Шонберга и Баха.

А потом на каком-то сайте типа job.ru я нашел объявление, что телеканалу “Московия” требуются журналисты. Я пришел в Останкино и сказал: берите меня корреспондентом. Меня попросили написать какой-то текст и прочитать его вслух — и в итоге дали оператора и отправили ездить по Подмосковью фигачить сюжеты: портрет города Лобня, интервью с человеком, который умеет валять валенки, а при этом является участником Олимпиады 1934 года и так далее. Полгода я этим занимался, а потом мне мой отец – которому я всегда буду очень сильно благодарен за очень многие вещи – сказал мне: чего ты боишься, делай то, что тебе хочется, пока рисковать тебе нечем. И как-то раз я набрался храбрости и подошел в холле Останкино к Василию Уткину. Сказал, что смотрю “Футбольный клуб” всю свою жизнь и очень хочу там работать. Это было летом 2000 года.  

– И что он ответил?

– “Приноси несколько своих сюжетов, поговорим”. Когда через два дня мы с ним встретились, он сказал, что сюжеты, которые я принес, вообще не будет смотреть, и целый час мы с ним просто разговаривали — про футбол и так далее. И в конце этого разговора он сказал: “Хорошо, приходи к нам”. Привел меня в эту знаменитую 16-ю комнату, где сидели еще юные Трушечкин и Журавель и все суперзвезды — Казаков, Розанов, Андронов, Черданцев. “Знакомьтесь, — сказал Уткин. — Это Сережа. Он будет у нас практиковаться”. 

Несколько следующих месяцев я работал бесплатно, но научился очень многим вещам. Илья Казаков и Сергей Мещеряков брали меня с собой в монтажную и показывали, какие кнопки на “бетакаме” нажимать. Потом я садился, пытался что-то монтировать, озвучивал какие-то сюжеты для новостей. И вот наступает этот великий день, когда я делаю свой первый сюжет для “Футбольного клуба”, после чего Вася Уткин ко мне подходит и говорит: “Скажи, пожалуйста, а ты смотрел мультфильм про голубого щенка? Ты мог бы его озвучивать”. И уходит.

Или другой случай: я облажался очень дебильным образом и, не спросив оператора, взял бетакамовскую кассету. Когда мы приехали на стадион в Раменском, выяснилось, что у него другой формат камеры. Я как-то выкрутился, кадры мне дали, кажется, коллеги с Первого канала. Но когда Вася об этом узнал, он подошел ко мне и сказал: “Знаешь, у нас несколько лет назад на канале работал чувак, которого все называли “человек-анекдот”. Хочешь таким же стать?” И тоже ушел. Эта манера Васи кого-то сильно оскорбляет и обижает, но я наоборот начинал работать собраннее. Правда, потом с Васей, мы перестали общаться. 

– Почему?

– В какой-то момент я понимаю, что занимаюсь довольно рутинной работой. И Илья Казаков мне говорит: “Так придумай и делай свою программу, чего ты?” Я сел и с помощью отца придумал — программа “Футбол от А до Я”, такая энциклопедия на разные футбольные темы, которая потом еще долгое время выходила на Плюсе. Начал довольно вяло делать пилот, и тут случается общее собрание, на котором руководство говорит: “Кстати, на нашем канале скоро появится новая передача. Называется “Футбол от А до Я”. Ее будут делать Александр Ткачев и Сергей Кривохарченко”. Летучка заканчивается, ко мне подходит Вася и говорит: “А, так ты предатель. Ну ладно”. И уходит. И все, после этого мы с ним не общались очень долго. И убедить его в том, что я не ходил к руководству и не просил свою программу, было невозможно.

– А как это вообще получилось?

– Ну, может быть, у них были не очень хорошие отношения. Наверное, Вася решил, что я захотел переметнуться во вражеский лагерь. Не знаю. После этого, кстати, я пришел к руководству и сказал: “Извините, но я не буду делать эту передачу, не могу”. Наверное, они подумали: «Ну и черт с тобой, кому ты нужен в свои 18 лет».

– Сейчас вы с Василием общаетесь?

– Да, как будто ничего не было. И я этому очень рад. Заниматься выяснением отношений пятнадцатилетней давности было бы самым глупым занятием на свете. Вася фантастический рассказчик, с ним очень интересно общаться, и никакой обиды у меня нет. Потому что на Плюс меня привел именно он. Вася вообще любит возиться с молодежью и многих он очень сильно подтягивал. И со мной возился. Он всегда критиковал по делу, как преподаватель он хорош. 

– После того случая вы продолжили работать на Плюсе?

– Да, делал какие-то сюжетики, Вася со мной не общался, хотя я пытался подойти и поговорить. А потом появился канал 7ТВ, где к тому времени уже работали Стогниенко, Казаков, Федоров и Дементьев. Дима Федоров, который возглавлял на тот момент футбольный отдел, это вообще один из лучших учителей в моей жизни. Он садился и объяснял тебе все — почему этот текст плохой, почему эти фрагменты нужно поменять местами. И твой следующий текст автоматически становился лучше. 

На 7ТВ тогда подобралась очень классная и молодая команда, и мы здорово отработали ЧМ-2002 — даже просто по ощущениям. И затем мне дали  комментировать. Первую игру я работал из большой, как будто заброшенной студии в Останкино. Темно, посередине стоит столик с лампой, стул, и на тумбочке стоит телевизор какого-то 1980 года. Трансляция из Владикавказа. Я с трудом понимал, кто там на фланге с мячом бежал. 

Но потом на канале начались проблемы, нас вывели за штат. Вову Стогниенко позвали на ВГТРК поработать на подстраховке во время Олимпиады-2004, а меня – на Первый, но в эфир я так ни разу и не вышел – приходил, смотрел и уходил. И в какой-то момент я понял, что обратно на Плюс меня не позовут, 7ТВ разваливается, а на ВТГРК меня никто не знает. Я тогда уже писал для журнала Maxim, потом возник PROспорт, но моя телевизионная деятельность прервалась. А мои родители-биологи к тому моменту уже жили в Берлине, куда их пригласили заниматься наукой и работать в большим медико-биологическом центре, – потому что у нас в стране с наукой все было печально. И я решил, что это подходящий момент для того, чтобы тоже уехать в Германию и пожить там какое-то время.

***

– Чем вы занимались в Германии?

– Первые девять месяцев я с нуля учил немецкий. Когда приехал, не знал ни слова. Каждый день ходил в языковую школу и фигачил, мне было интересно. И через девять месяцев я уже спокойно чувствовал себя в университете. Параллельно я катался по Германии и писал для PROспорта. Так продолжалось все три года, которые я там прожил, – то ездил в Кель на гандбол, то в Гамбург на бокс, то в гости к какому-то теннисисту на юге Германии. Была замечательная интернациональная тусовка в Берлине – люди из Колумбии, Австралии, Бразилии, Швеции, Колумбии и еще хрен знает откуда. Для меня, как для человека из города Боровск, все это было очень полезно и важно. 

И жизнь у меня была вполне устроенной и комфортной, но я приехал на новый год в Москву и главный редактор PROспорта Станислав Гридасов предложил мне вернуться и стать их спецкором. Я вдруг понял, что видел в Германии больше городов, чем в России, — и это не очень правильно. А из описания Стаса Гридасова было понятно, что работа спецкором в PROспорте — это лучшая работа на свете. Магнитогорск, Челябинск, Самара, Казань — я проехал кучу городов, и мне это было очень интересно. Кроме того, ты пишешь большие фичеры, репортажи, а мне кажется, что в журналистике — это самое крутое. И когда я все эти плюсы прикинул, я решил вернуться в Москву.

– Фанатеть от немецкого футбола вы начали в Германии или еще в России?

– В 1990-х я болел за сборную СССР, но уже тогда на втором месте у меня всегда была Германия – может быть, потому что я знал, что у меня есть немецкие корни. Моя бабушка была немкой, но жила в Советском Союзе, и так получилось, что на основании этого можно было получить гражданство Германии. И я стал счастливым обладателем немецкого паспорта, что, конечно, сильно облегчает жизнь.

Когда я впервые приехал в Берлин в гости к родителям, разумеется, я пошел на матч “Герты” с дортмундской “Боруссией”, в которой играли Росицки и Коллер. Когда приехал в следующий раз, пошел на “Унион” — и понял, что вторая бундеслига — это офигенно. А когда я выучил язык, начал читать прессу и понимать, насколько круто там все устроено. Я даже помню, как в университете нашу преподавательницу по немецкому спросили, чем она будет заниматься на выходных. “Ну, суббота – это, конечно, бундеслига. А потом уже все остальное”. 

Когда ты вечером в субботу садишься в поезд, он забит болельщиками: едешь из Дортмунда в Берлин, на промежуточной остановке в Ганновере заходят болельщики “Гамбурга”, которые едут еще дальше, и начинают рассказывать, как они сыграли с “Ганновером” — и все друг с другом общаются, кто-то ходит пьет пиво, кто-то уже лежит в коридорах, потому что мест нет. И ты понимаешь, что футбол — это настоящее культурное влияние и полноценная часть жизни страны в самом глобальном смысле. Это касается и экономики, и финансов, и людей. Когда ты находишь внутри всего этого, не влюбиться просто невозможно. Если бы я в 22 года оказался на “Энфилде”, наверное, я бы начал болеть за “Ливерпуль”. Но я оказался, в частности, на “Сигнал Идуна Парке” – и это не хуже.

– Все знают, что вы болеете за сборную Германии, но никто не знает, какой немецкий клуб нравится вам больше других.

– Некоторые считают, что я ненавижу “Баварию” и яростно болею за “Боруссию”. А есть люди, которые убеждены, что все наоборот. У “Баварии” сейчас феноменальная команда с фантастическими игроками. Мой любимый игрок, как я уже говорил, — это не Марко Ройс, а Томас Мюллер. При этом сам клуб “Бавария” и его руководство вызывают у меня желание над ними шутить, потому что они совершают не самые красивые поступки — в том числе и юридически наказуемые. Я сочувствую болельщикам “Баварии” – их команда может стать одной из величайшей в истории клуба, но у них такая х##ня с руководством.

С другой стороны, есть дортмундская “Боруссия”. Для любого человека, который любит читать книжки или смотреть кино, “Боруссия” — это настоящая сказка. В эту историю невозможно не влюбиться. Когда я общался с Ватцке, я очень хорошо представлял, как он сидел за тем же столом и думал, что завтра ему надо выплачивать х##ову тучу долгов. А денег у него нет. И красивый стадион за его окном клубу уже не принадлежит. И п###ец, что делать — непонятно. А потом они выпутываются из этой ситуации, и в клуб приезжает Клопп, и они начинают развиваться без трансферов, выигрывают дважды чемпионат и унижают в кубковом финале “Баварию” со счетом 5:2 с хет-триком Левандовского — это фантастика. И как раз в том матче был момент, с которого, как считают некоторые романтичные немецкие журналисты, началась вся эта взаимная неприязнь, — якобы руководство “Боруссии” слишком бурно праздновало тот успех, и Хеннес с Румменигге, которые сидели по соседству на VIP-трибуне, именно в ту минуту решили, что они уничтожат “Боруссию”. 

В общем, официально я предпочитаю отвечать так: у меня есть два любимых клуба. Во-первых, это берлинский “Унион”. Они классные ребята. Может быть, им и не стоит никогда выходить в первую бундеслигу, и они все равно будут классными. Есть даже британские болельщики, которые живут в Берлине и ходят на “Унион”, — потому что это Fuck Modern Football. Старый добрый футбол с пивом на стоячей трибуне. Мой университетский профессор ходил на “Унион”. Это ведь всегда был такой протестный ГДРовский клуб, который никогда не выигрывал чемпионат, потому что его выигрывало берлинское “Динамо”. Но всем, кому не нравился режим, кому не нравилась ГДР, болели за “Унион”. И все эти рождественские истории, истории с диванами на стадионе во время чемпионата мира, – это фантастика. 

И вторая моя любимая команда — это “Фрайбург”, потому что я дикий фанат Кристиана Штрайха. А сам клуб – это смачная история про красивый южный город, который не боялся «Баварию», про президента, который в начале девяностых носил под мышкой кофемашину для журналистов на матчи, а потом сам подметал улицу. И к тому же, это очень красивый регион. Поэтому я говорю, что болею за “Фрайбург”.

– Возвращаясь к немецкому гражданству: как часто вас спрашивают, почему вы до сих пор не уехали из России в Германию?

— Сейчас чаще, чем раньше. Хотя мне и тогда говорили, что надо быть абсолютным идиотом, чтобы вернуться из Берлина в Москву. Но у меня есть ответы на этот вопрос. 

Конечно, я люблю Германию, я считаю ее вторым домом, хотя вообще в этом плане у меня все сложно — есть и украинские, и немецкие, и русские корни, я в своей жизни жил в 12 городах. Но все-таки Россия для меня более родная страна, чем Германия. Рос я здесь. Русский язык для меня родной. Русская культура — тоже. Лучшие друзья у меня здесь. И я хочу, чтобы не я уехал в Германию, а чтобы Германия приехала сюда. Чтобы здесь были такие же дороги, такой же футбол, такая же медицина. Чтобы собаке вызывали скорую помощь, и она приезжала за тридцать минут. Собаке! А потом везли ее в больницу и делали УЗИ. Собаке! И выявляли у нее проблемы с сердцем и давали рекомендации. Собаке! Чтобы водитель автобуса выходил на остановке и помогал инвалиду въехать на коляске, чтобы пенсионерам бесплатно меняли коленные суставы и делали сложные операции на сердце, чтобы беженцам проводили очень дорогие курсы химиотерапии. 

Я хочу, чтобы профессии учителя и врача в России были самыми высокооплачиваемыми, почетными и защищенными. Чтобы здесь было такое же образование, как в Германии. И я не хочу думать, что это невозможно. Потому что Германия не так давно представляла из себя адский ад, где сжигали в печах евреев и гомосексуалистов. Если Германия сумела пройти этот путь за относительно короткий срок, значит, надежда есть. Так что да, во-первых, я хочу, чтобы Германия переехала сюда.

А во-вторых, я не хочу уезжать, потому что с профессиональной точки зрения мне интереснее в России. Я не знаю, как сложилась бы моя профессиональная жизнь там. Наверное, несколько лет практики позволили бы мне писать сносные журналистские тексты на немецком. Но русский язык я и люблю больше, и знаю его лучше. Я мог бы заниматься там какой-то другой медийной работой, но я ни разу не жалел, что семь лет назад принял решение вернуться в Москву. И что еще важно: именно здесь живут люди, кроме моего отца, которых я больше всего на свете уважаю, ценю и люблю.

– И тем не менее: Берлин – лучший город на земле?

– Конечно. Единственное – там не идеальный климат и нет моря. С другой стороны, я не такой большой фанат моря и легко отношусь к климату, пока это на -45. Берлин сегодня – это примерно то же самое, что Париж в начале XX века. Тогда в Париже жили все суперкрутые писатели и художники, это была свобода, творчество и высокий уровень комфорта. Это был самый крутой город на Земле. И сейчас тамим городом является Берлин.

Во-первых, туда едет огромное количество студентов, потому что есть три хороших университета, плюс высшие и языковые школы. Берлин долгое время был достаточно дешевым городом – правда, сейчас он вошел в моду и несколько дорожает, потому что там покупают недвижимость иностранцы. Берлин очень комфортный, уютный и ненапряжный город. Очень свободный со всех точек зрения, и очень разнообразный – там есть сектора, которые похожи на маленькие и спокойные буржуазные немецкие городки, есть район Ванзе с яхтами и виллами, есть Восточный Берлин, который похож на Бибирево. Там есть огромные озера, леса, в которых ходят настоящие олени. Я в центре Берлина – на Александерплац – видел лису. Клянусь! Она перебегала дорогу. И это нормальная ситуация для Берлина – там хорошая экология. Берлин в этом смысле не Германия, там полная мешанина, где почти все очень толерантны друг к другу.

Так что вот это сочетание  свободы, комфорта, относительной дешевизны, толерантности и разнообразия делает Берлин, на мой взгляд, лучшим городом мира. Сейчас я в среднем бываю там пару раз в год, правда, теперь, думаю, лавочка прикроется. Потому что когда приезжаешь туда и видишь, что проезд, который стоил 200 рублей, теперь стоит 400, становится не по себе.

***

– Читал, что вы большой фанат поэзии. Прадва?

– Я как-то делал интервью с поэтом Сергеем Гандлевским, для меня это был незабываемый опыт. По его приглашению я даже походил к нему на поэтический семинар, который он вел в одном из литературных институтов. Я не могу назвать себя фанатом поэзии. Но в конечном итоге, крутая поэзия дает не меньшее количество таких же сильных эмоций, которые дают крутой футбольный матч или крутая рок-музыка. Когда ты понимаешь: черт, это про меня. 

– Рок-музыку вы только слушаете или играете сами?

– Я закончил музыкальную школу по классу фортепиано. Семь лет прикованный к роялю – так это называется. У меня была очень хорошая преподавательница, которая, к сожалению, обнаружила у меня какие-то спобоности и попыталась их реализовать, хотя несколько раз я был на грани – все шли в футбол играть, а я х#р знает чем занимался. А уже потом, в интернате в Обнинске, стало ясно, что рояль роялем, но гитара – это все-таки гораздо более удобный инструмент со всех точек зрения. И с гендерной, в том числе. Сейчас переодически подумываю о том, чтобы позаниматься с преподавателем и выйти на какой-то следующий уровень – так что одна из задач на этот год у меня как раз связана с гитарой.

– Осенью вы выступали в Киеве на форуме Школы Свободной Журналистике. О чем была ваша лекция? 

 Меня туда звали как главного редактора iPad-версии и сайта журнала Esquire, но поскольку у меня есть и какая-то футбольная история, рассказывал и о ней. Тема была такая: «Как освещать чемпионат Германии, большую часть времени находясь в Очаково?»

Мне кажется, что встречаются два типа журналистов. Первые считают, что не будучи друзьями с футболистами и не имея к ним прямого доступа, невозможно писать про них тексты. Мы знаем, что это за люди и в каких изданиях они работают. Это журналисты 1.0, с моей точки зрения. А есть журналисты и блогеры 2.0. Это люди, которые считают, что находясь в условной Пензе, они могут быть специалистами по мюнхенской «Баварии» — просто потому, что сейчас есть интернет. И даже не зная немецкого языка, можно найти миллион материалов про «Баварию» и разбираться в этом лучше всех на свете. С моей точки зрения, немного неправы ни первые, ни вторые. Потому что первый путь чреват тем, что ты начинаешь лизать задницы определенным ньюсмейкерам, чтобы они давали тебе интервью, которые, в свою очередь, превращаются в какую-то виртуальную реальность, — с единонорогами, волшебными принцессами, которые не какают, и футболистами, которые пашут с утра и до ночи.

А журналист версии 2.0 очень сильно рискует, потому что читая что русскоязычные, что англоязычные издания про Францию, Германию, Голландию и другие чемпионаты, он может нарваться на недостоверные источники. И он не умеет их различать. Поэтому на лекции я говорил, что, находясь в Очаково, рассказывать о немецком футболе в принципе можно, — но для этого, во-первых, нужно знать язык. А во-вторых, конечно, хорошо бы пожить некоторое время в стране, чтобы научиться разбираться в тех же источниках. Я иногда ссылаюсь на газету Bild, а мне говорят: “Блин, ну она же желтая”. Да, она желтая. Но желтая она не потому, что пишет вранье — как это делает желтая пресса в России — а потому что интересуется определенными темами и областями жизни. Вранье они не пишут — потому что как только они начнут это делать, их затаскают по судам и разорят.

Sport Bild может написать про подружек футболистов, про пьяного игрока на тренировке — но это все будет правдой. У них есть информаторы в командах, они вскрывают какие-то вещи, прописанные в контрактах. Они желтые, потому что лезут за такой информацией, но не потому что врут. Поэтому Sport Bild — это достаточно надежный источник. Но для того, чтобы это понимать, нужно знать немецкий и периодически бывать в Германии.

– Слава Маламуд, сравнивая русскую спортивную журналистику с американской, сказал, что наша журналистика – более креативная и доступная, лучше в литературном плане и в целом не уступает американской: «Таких людей, как Дзич или Беленький, в Америке немного». Сравните русскую спортивную журналистику с немецкой?

– Ну я с ним полностью согласен. Ведь известно, что российская экономика уже долгое время ни в чем не уступает американской, а рубль ни в чем не уступает доллару – и нам нужно просто дождаться, когда это станет очевидно. Российские автомобили и компьютеры тоже ничем не уступают американским, как известно.

Это, конечно, абсурд на самом деле. Журналистика – это институт, и американской журналистике несколько больше лет, чем российской. В СССР были очень крутые журналисты, но журналистики как института — не было. Да и сейчас особо нет. Мы может брать отдельных талантливых авторов, но системы, как в США — где этот институт регламентирован законами, поправками к конституции — нет.

И разумеется, российская спортивная журналистика уступает немецкой по всем показателям. Мы уже говорили про телевизор, где в Германии сидят Эффенберг и Кан, а у нас известно кто является главным экспертом. И известно, что ТТД, подсчитанный от руки, он считает самым идеальным способом рассказать о действиях футболистов. Хотя даже российские тренеры над этим ржут.

Что касается бумаги, то российский журналист, прежде всего, сильно ограничен. В какие-то моменты ты все равно рискуешь испортить отношения с условным «Спартаком» и больше никогда они не дадут тебе интервью. И если Sports.ru на это плюет и живет за счет других вещей, тот же PROспорт действует несколько аккуратнее. А «Спорт-Экспресс» и «Советский Спорт» живут уж совсем аккуратно в этом смысле. Sport Bild мочил Швайнштайгера очень жестко после того, как «Бавария» проиграла «Челси» в финале Лиги чемпионов и вообще после того сезона. Он мочил его ногами, и было за что. И «Бавария» – при всей обиде, при всей глобальности этого бренда – никогда не могла сказать в ответ на это мочилово: «Мы вам больше не дадим интервью». Потому что руководители «Баварии» понимали, за что мочат Швайнштайгера и что это по делу. И понимали, что Sport Bild – это Sport Bild. И журналистика в Германии – как в США или Великобритании – это четвертая власть. В отличие от журналистики в России, которая на самом деле непонятно что – в лучшем случае, развлечение, но не более того.

И при этом после чемпионата мира тот же самый Sport Bild, который называл Швайнштайгера капитаном в уменьшительно-ласкательной форме, официально перед ним извинился. Потому что в финале чемпионата мира Швайнштайгер показал, что он боец.

Я никогда не читал в российской прессе материалы, которые читаю в немецкой – какие-то откровения про то, что на самом деле происходит в командах, кто с кем конфликтует, какой игрок чем недоволен. Это же важно. Поэтому российкая журналистика может быть хороша в качестве примера литературного стиля – ну, скажем, тексты Порошина мне доставляют литературное удовольствие – но в плане фактуры и доступа к информации российская журналистика вообще ни о чем. И примеры КХЛ и Назарова, его интервью в «Спорт-Экспрессе», интервью российских футболистов там же – ну ребят, ну что это. Я могу написать такое интервью, не читая это интервью. И такие примеры, кстати, были – при прежних пресс-атташе сборной России. Когда писалось интервью, потом Виктор Онопко подходил и спрашивал: «Что это?» А ему говорили: «А что, ты так разве не думаешь?»

Вот это российская спортивная журналистика.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Фото: Global Look Press/Lukas Schulze/dpa, Rolf Vennenbernd/dpa, imago sportfotodienst, Stephanie Pilick/dpa; facebook.com/sergey.krivokharchenko

Лучшее в блогах
Больше интересных постов

Другие посты блога

Все посты