«Кричал защитнику: «Пал Савелич, левее!» Только на вы. Ветеранов тогда уважали». История жизни Юрия Мохова

Фото: sb.by.

Вратарь футбольного минского «Спартака» конца 50-х и гандбольного «Политехника» 60-х больше двух часов рассказывал Андрею Масловскому об охоте на голубей, ненависти к немцам, дружбе с Алексеем Хомичем и Львом Яшиным, слезах Эдуарда Зарембо и убийственном семиметровом Спартака Мироновича.

Юрию Мохову 83 года. Бывший вратарь футбольного минского «Спартака» конца 50-х и гандбольного «Политехника» 60-х ведет активный образ жизни. Юрий Федорович преподает футбол в Белорусском государственном университете физической культуры. Недавно контракт со специалистом был продлен аж до 2017 года! Бывает ветеран и на футболе. Правда, из-за боязни толпы, чаще его можно увидеть на матчах столичной «Звезды». Дело в том, что в 1976 году он вместе с товарищем оказался на стадионе в Риме и попал в самый центр болельщицкой драки. С тех пор там, где много людей, Мохова не застать.

Мы встречаемся в холле офиса клуба «Минск». Юрий Федорович сидит в окружении студентов и проверяет отчеты по тренерской практике. Преподаватель очень кропотливо изучает каждую страницу, задает вопросы, что-то объясняет. Все очень строго и никаких поблажек. Справившись с восемью студентами за 50 минут, Мохов удобно устраивается на диване в кафе «Горожане», заказывает зеленый чай без сахара и песочное печенье.

Здоровье и БГУФК

– Мне 83 года. Когда меня приветствуют, всегда интересуются здоровьем. Обычно отвечаю: «Когда вам пойдет девятый десяток – узнаете». На кафедре футбола и хоккея работаю с 1965 года. И хоть по возрасту уже давно на пенсии, справляюсь хорошо. А недавно со мной продлили контракт. Такое вот доверие. Поэтому, я достаточно строг со студентами. Надо же держать марку. В этом году выпускаю три курса очного отделения. Кроме того, полностью на мне Институт повышения квалификации. Летом выпускаю 100 человек. Хорошие ребята, но перспектив у них нет никаких. Почти никто не знает иностранного языка. Когда они приходят ко мне на первом курсе, задаю два вопроса: у кого есть права и знает ли кто английский? Лишь единицы поднимают руки.

Память и Африка

– Что позволяет мне работать? Память. Я в ней держу человек 500. Имена, фамилии, род занятий. Вот мы с тобой поговорили, я тебя не забуду. А у наших футболистов с памятью беда. Они поэтому и не играют за рубежом. У них лень ума. Только практически работают. Отсюда и незнание иностранных языков. А ведь при желании все можно выучить достаточно быстро.

В середине 80-х я четыре года работал главным тренером клуба высшей лиги чемпионата Алжира. Французского я не знал. Думал, обойдусь переводчиком. Но когда мне сказали, что в месяц из заработанной тысячи долларов, 500 придется отдать за перевод, передумал. Сразу запретил дома разговаривать по-русски. И пока ждал разрешения на выезд (а тогда с этим было строго), выучил и сносно разговаривал.

Но забавные случаи все равно происходили. Собираемся ехать на тренировку. Команда заходит в автобус – одного футболиста нет. Иду искать и нахожу его лежащим в своем номере на кровати. Ну, что ты разлегся, спрашиваю. Отвечает: «Fatigue». Это по-французски значит устал. Я говорю: «И я фатеге». И ложусь на кровать напротив и смотрю ему в глаза. Прекрасная ситуация. В автобусе игроки ждут, а мы оба «фатеге». Минут 10 так лежали. Потом он понял, что так нельзя и поднялся. Поехали, в общем. По дороге объясняю водителю, что пока идет тренировка, он может быть свободен: «Приедешь за нами через два часа. Тогда вернемся в город». Но, видимо, объяснил очень плохо, и он подумал, что я его отпустил. Так как, когда мы закончили заниматься, автобуса на месте не было. Пришлось давать футболистам 15-километровый кросс до города. Бежал вместе с ними. Ноги вечером отваливались, но добежал.

Сборная Беларуси и Лукашенко

– Я много сотрудничаю с Сергеем Боровским. Много где работали с ним в связке. Но самое памятное место работы – сборная Беларуси. Готовили «националку» к отборочному матчу против сборной Италии. Сыграли 0:0. После встречи в раздевалку зашел Александр Лукашенко. Поздравил нас с результатом и заверил, что будем сотрудничать. Все было хорошо. А потом мы поехали в Андорру… Добирались очень долго. Фактически приехали накануне и проиграли 0:2. Когда вернулись домой, Лукашенко сказал: «Этих тренеров убрать». Меня вызвали в федерацию и предложили уйти. И так как я был доцентом кафедры в институте, согласился: «Не хотите – не надо». А Боровский заявление не подал. Но следующее поражение от сборной Эстонии ему тоже не простили.

Конечно, подлила масла в огонь и история с обслуживанием сборной. «Стайки» тогда были в ужасном состоянии. Вот ситуация. На столе стоит пиала с изюмом. Берешь его в рот – промыт плохо и на зубах песок. А тогда игроки выступали в солидных клубах: киевском и московском «Динамо», «Спартаке». Им подобное не понравилось. И началось нагнетание ситуации.

Басмачество и Узбекская ССР

– Я уроженец города Коканд Ферганской области в Узбекистане, но по крови русский. Мой отец родился в Волгограде, и учился в Харьковском пулеметном училище. Был лучшим сборщиком пулемета Максим с закрытыми глазами. Дома даже грамота сохранилась. Оружие разбирали и клали в мешок. Курсанту завязывали глаза и он собирал. Мой папа был самым быстрым.

После революции отца направили устанавливать советскую власть в Узбекистан и бороться с басмачеством. Командовал им сам Семен Буденный. Надо было ликвидировать банду в количестве 300 человек. Буденный дал задание своим бойцам. Через несколько дней приносят донесение: «Задание выполнено. Уничтожено 800 человек». Вырезали всех: и бандитов, и их семьи. Одновременно с отцом в Фергану были направлены девушки из российских детских домов, чтобы жениться и остаться там жить. Среди них была и моя мама.

Хлопок и черепаховый суп

– В Узбекистане в конце 30-х дети не имели нормального образования. С пятого класса с сентября по декабрь все школьники собирали хлопок. Когда я в 52-м уезжал поступать в Москву, УзССР давала шесть миллионов тонн хлопка в год! Был такой узбекский председатель Совмина Рашидов. Так вот, у него за это было пять орденов Ленина! Но вскоре я узнал, что этот хлопок никто не покупал. Так как по принципам ООН, собранное детским трудом, продавать нельзя. А человеку ордена вешали.

Хлопок собирали только женщины и дети. Я был колоссальным сборщиком! За день собирал по 40 килограмм. Вообще вся процедура очень интересна. Первыми шли женщины. У них нежные руки и они собирали самый чистый хлопок. Детей к нему не пускали, чтобы исключить шалости. А то некоторые могли воды долить или камней накидать для веса. Мы шли вторым этапом. Накидаешь полный фартук – несешь на учет. В теньке сидел узбек. Пил чай, взвешивал и смотрел, как женщины и дети работают.

Сбор хлопка хорошо оплачивался. Не деньгами, конечно. Нам давали необходимое: чай, сахарозаменитель, портянки, мыло. И я скажу, что это мне помогло в спорте. После пяти лет собирательства кисть стала очень гибкой. Если сейчас пойдем собирать клюкву, я обгоню тебя ведер на 10!

Но голода в моем детстве не было. В Средней Азии его в принципе не может быть. Всегда под рукой были сушеные фрукты, орехи, жмых. Хлеб? А вот его не было. Как и конфет. До 20 лет вообще не пробовал сладкого. Не знал, что такое сахар. Жили на подножном корме. Я утром выходил на улицу и думал: где найти орехов, сушеных абрикосов и так далее.

Кушали и воробьев. Бить их из рогатки было отличным развлечением. Я был очень меткий стрелок. Но в городе птицы пуганые. Только занесешь рогатку – улетают. Приходилось изворачиваться. Однажды приехали в один аул хлопок собирать. А воробьи там не боялись людей. И очень близко к себе подпускали. В первый же день штук 70 набили. Готовили их на шампурах. Костлявая птица, скажу тебе. Голубь сочнее и вкуснее. Кроме того, на них можно было зарабатывать. Они обычно скапливались там, где хранилось плохое зерно. Набрасываешь на себя халат и аккуратненько ползешь. В руке десять небольших проволок. Подползаешь на нужное расстояние, приподнимаешься и швыряешь проволокой в них. Штук 6-7 падают с подбитыми крыльями. Быстро вскакиваешь на ноги, отрываешь головы и в мешок. На базаре за одну тушку давали пять рублей.

Голубиные яйца тоже вкусные. Голуби в основном селились в горах небольшими группками. Достать до гнезд было сложно. Поэтому плели лестницы метров по 20 в длину. Вверху утеса вбивали кол, цепляли лестницу и закрывали ей гнезда. А потом спускались по ней и собирали яйца.

Но самый главный деликатес – черепаховый суп. Очень вкусный. В кипящую воду бросаешь черепаху, ждешь немного, потом поворачиваешь на бок и раскалываешь панцирь. А если еще и яиц туда – вообще объедение.

Змей тоже кушали. Их там было море. Любой камень подними – змея. Кстати, меня ползучие никогда не кусали. В отличие от скорпиона. Мы жили в доме с одной большой комнатой и земляным полом. В центре была выкопана яма. Туда на ночь засыпали раскаленные угли. Деревянных дров не было, поэтому засыпали кизяки – сухое говно верблюдов и лошадей. Спать ложились так, чтобы ноги был в яме. Это спасало от холода. А вокруг стелили шерстяную ткань – защищались от скорпионов. Через шерсть они ползти не могут. Но однажды ночью меня это не уберегло. Скорпион прополз по стене, упал на меня сверху и ужалил в большой палец ноги. Адская боль. Я три дня стонал. Каждая семья готова к подобному и имела противоядие. В емкость со спиртом бросался скорпион. Он выпускал яд и этой смесью натирали укус.

Кстати, месяц назад родная сестра продала свою квартиру в Узбекистане и уехала к сыну в Тамбов. И теперь меня с Ферганой ничего, кроме воспоминаний, не связывает.

Война и ненависть

– Хорошо помню начало войны. Мне было девять. Гулял во дворе и вдруг все вокруг стали кричать: «Война! Война!» И в этот миг все затихло: куры, собаки, птицы. Все словно почувствовали важность момента.

Отца тут же забрали на фронт. Он был начальником полевых госпиталей. Вначале войны эта система была не совершенна. Госпитали были в тылу и солдаты, не хотевшие воевать, просто высовывали руку из окопов, когда рядом разрывался снаряд. Шрапнель поражала кисть – раненого отправляли в тыл. Но потом командиры разобрались, что к чему, и организовали передвижные госпитали, которые следовали за фронтом. Там лечили легкораненых. К нам в Фергану привозили уже тех, кто лишился рук и ног.

Мы помогали таким госпиталям. Кто умел писать, тому солдаты надиктовывали письма домой. Девочки помогали с перевязками. Больным иногда разрешалось выйти погреться на солнышке. Жуткое зрелище. Казалось, что это поле битвы. Все обрублены. Такие молодые ребята…

Кроме того, все дети участвовали в сборе посылок на фронт. Собирали сушеный урюк, вязали теплые вещи. Мы были так патриотически воспитаны, что если бы сказали: «Обвяжись гранатами и бросься под танк», – не было бы никаких заминок.

У нас в классе половина ребят имела на руках похоронки, а нас заставляли учить немецкий язык. Мы ненавидели этот язык, самих немцев, но такова тогда была школьная программа. Я видел немцев живьем. К нам привозили пленных. Они работали на эвакуированных заводах. И мы крутились около них и смотрели с дикой ненавистью в глазах. Она была просто патологическая и долго меня не отпускала.

Помню в 1956-м Никита Хрущев поехал в ГДР налаживать связи. По его следам двигался наш минский «Спартак» и играл товарищеские матчи в Лейпциге, Дрездене и Магдебурге. В Лейпциге случился забавный эпизод. Немцы пригласили на банкет руководителя нашей делегации, меня, как секретаря комсомольской организации команды, капитана, начальника команды и главного тренера. Я тогда впервые увидел официанта в белых перчатках, который наливал вино. В общем, немцы поприветствовали нас и предоставили слово нашему руководителю. А это был Георгий Токуев. Встает переводчик и начинает рассказывать: «Георгий Токуев – герой Советского Союза. За свою партизанскую деятельность пустил под откос 76 немецких поездов…» И давай перечислять достижения. У немцев в глазах смятение. Покрасневший Токуев встает и говорит: «Товарищи немцы…» Когда он это сказал, я не знал куда деться: какие ж они нам товарищи! Но, видимо, нашему народу свойственно прощать. И за время этого турне ненависть отступила.

День победы – самый лучший для меня праздник. 9 мая – самый знаменательный день. Как и первый день войны, отчетливо помню и этот. В конце нашей улицы был радиокомитет. И вдруг там открывается окно и дикий крик: «Победа!» Сколько радости тогда было! Отец домой вернулся только в 47-м. Приехал спившимся. Все солдаты такими возвращались. Их там просто спаивали. Отряд 100 человек. Надо идти в атаку. Привозят 20 литров спирта. Выпили – побежали. Взяли бугор – осталось 60 человек. Еще банку спирта выпили – побежали. Взяли бугор – осталось 20 человек. Еще банку выпили и так далее. Я очень переживал за него, но он боролся и выкарабкался.

Мяч из тюбетеек и греческие партизаны

– Футбольного мяча в детстве толком не было. Играли тряпичным шаром, сшитым из тюбетеек. Потом у кого-то появился настоящий, кожаный. Просто молились на него. Так как развивать футбол в Узбекистане не особо планировали, в секции почти никто не ходил, и играли мы во дворах.

А в 1951-м году в Греции произошел переворот. Власть завоевали «черные полковники». В противовес им организовались партизанские отряды. И однажды многочисленная группа партизан попала в окружение. Тогда греческая оппозиция обратилась к советскому правительству, чтобы Союз их вывез. В СССР согласились и примерно три тысячи греков оказались в Фергане. Они стали обживаться и играть в футбол. И как-то позвали меня поиграть с ними. Фактически, они предопределили мое будущее.

Прыжки в высоту и выборы

– Параллельно занимался легкой атлетикой. Я чемпион Средней Азии по прыжкам в высоту с результатом 173 сантиметра. Но однажды прыгнул 178! По тем временам это запредельный уровень. На меня смотрели как на человека из космоса. Тогда ходила поговорка: «Выше своего роста не прыгнешь». Я был 174 см, а прыгал 178. В связи с этим история. Выборы в местный Верховный совет тогда были колоссальным праздником. Сотни людей с шести утра стояли возле дома правительства, чтобы первыми проголосовать. А руководителем избирательного участка был Никонов – директор школы, где я учился. И он подходит ко мне: «Юра, давай мы тебе доверим право проголосовать первому, как чемпиону». Представляешь картину. Уйма пенсионеров с орденами, флагами и тут выходит Никонов: «Уважаемые товарищи, предлагаю разрешить Юре Мохову – чемпиону Средней Азии и чемпиону Узбекистана по прыжкам в высоту – проголосовать первым». Что началось! Над площадью разлетелся гул неодобрения. Но я все-таки проголосовал первым.

880 рублей и соседство с легендой

– В 1952 году я поступил в Минский институт физкультуры и начал играть за институтскую команду «Искра». к. В 53-м «Динамо» готовилось к финальной части чемпионата страны в первой лиге, а основной вратарь Алексей Хомич сломал палец. Нужен был дублер. Ну и меня вызвали.

Я тогда жил в общежитии на улице Инструментальной. В комнату входят милиционеры: «Надо Мохова найти». Перепугался страшно. Мы в то время незаконно подрабатывали на вокзале. Думал, пришли наказывать. Спрятался, а друзья не сдали. А милиционеры на вахте оставили записку, чтобы в такое-то время я пришел на стадион «Динамо» на тренировку. Пришел. На меня глянули: «Ох, какой дохлый. Ты смотри с ворот не убеги во время удара. Становись». Стал. Мастера как начали бить – напропускал море. Не взяли, но на карандаше держали.

На следующий год вызвали в офис «Спартака» («Динамо» переименовали) и сказали, что хотят меня в команду. Я отказался. Сказал, что хочу окончить институт и вернуться домой. Тогда у меня спросили: «Сколько платишь за учебу?» – «400 рублей в год. Стипендия 240 рублей в месяц». Чтобы ты понял, на один рубль можно было жить два дня. Обед в столовой стоил 28 копеек. Тогда мне говорят: «Будешь получать 880 рублей». Я все равно не соглашаюсь: «Хочу остаться в институте». Ладно, пошли. В одном здании с офисом было командное общежитие. Меня подводят к комнате. Открывают дверь: «Знаешь, кто тут живет? Алексей Петрович Хомич. А рядом будет твоя кровать». И вот это пересилило! Хомич – это легенда.

Алексей Хомич и фотографии

– Люди на стадионе собирались специально чтобы посмотреть, как играет Хомич. Даже на тренировки приходили. Мы работали на стадионе «Динамо» всегда в пять часов вечера. На трибунах собиралось по несколько тысяч человек. Он был настоящим трудоголиком. На тренировки выходил с тремя майками. Когда одна становилась грязной или потной, менял. Футболистам он разрешал бить с любой дистанции. Даже добивать можно было. В воротах стояли до двух голов. Он заходил и тащил все минут по пять. Потом два пропускал, и забегал я. Удар – гол. Еще удар – гол. Снова время Хомича! Пока ему били, я стоял за воротами и повторял за ним движения. Ловил воздух.

Он был очень популярен. Команда тогда зарабатывала за счет товарищеских встреч на стороне. Помню, играли в Желтых Водах. На афишах было написано: «Хомич и минский «Спартак» против «Желтых Вод». Его персонально выделяли. Ажиотаж был огромный. Все шли на Хомича. Возле раздевалок стояла толпа. Все хотели посмотреть на него. Мы уже разминаемся, а они не расходятся – ждут его появления. А Алексей Петрович тогда заболел, и пришлось мне играть. Меня освистывали весь матч и требовали его в ворота.

Я у него был этаким мальчиком на побегушках, но он меня никогда не унижал. Однако военные замашки проскакивали. Пришел как-то домой, а он говорит: «Юра, возьми бутылку от кефира – это 28 копеек, от вина – 16 копеек, и держи еще 30. Купишь бутылку молока». Я прощал подобные вещи.

А еще я его фотографировал. Все два года, что Тигр играл, сидел за воротами и снимал на его немецкий фотоаппарат Leica. Можно смело сказать, что почти все снимки Хомича того времени – мои. Где-то даже есть фотография, где сидит вся команда, кроме меня. Я за аппаратом. Алексей пользовался таким авторитетом, что мне разрешали снимать везде. Приезжаем в Тбилиси. Заходим на стадион. Петрович подходит к милиционеру: «Вот этот парень будет сидеть за воротами и снимать». И милиционер пропускал без пререканий.

Но он бы очень ревнив. Я стоял за сборную БССР на Спартакиаде. И Хомич пришел за ворота – якобы фотографировать. Но на самом деле стал мне мешать. Я пойду влево – он за мной. Я вправо – он за мной. И постоянно отвлекал. Я видел, что он не фотографирует, а делает мне назло.

Мне довелось с ним встретиться в последний год его жизни. К Олимпиаде 1980 года меня попросили написать книгу «Футбол на Олимпиадах». Нужны были фотографии. Я знал, что у него есть. И вот поехал к нему в Москву. Сидим на кухне. Я достаю подарки от знакомых. Ставлю на стол грибы, бруснику, штоф от Юры Курбыко. Он берет банку грибов, смотрит на нее, пишет на бумажеке: «Яд, отравлено», перетягивает резиночкой и ставит в холодильник. «Петрович, что ты делаешь?» – «Что не поставишь, все сожрут, суки». У него уже начался маразм – он сдавал.

Я объясняю, что мне нужны фотографии, а сам чувствую, что его что-то тревожит. Пакет с фотографиями держит, прижав к себе. Думал, что я их украду. Снял пиджак, чтобы он видел мои голые руки, но не особо помогло. Дал только одну фотографию и книжка с ней и вышла. А через полгода он умер от рака губы…

Винница и Зуб

– В 55-м Тигр завершил карьеру и первым номером «Спартака» стал я. Дебютировал в Виннице. Проиграли 0:2. Следующий матч был в Харькове. Утром выхожу из гостиницы и вижу нашего капитана Анатолия Егорова и игрока харьковчан Зуба. Слышу их диалог: «Ну как там сыграли в Виннице?» – «Да нормально. Только вратарь наш какой-то обосраный. Малой совсем. Ничего не ловил. Не знаю, что с ним делать». Меня это очень сильно задело. Я собрался и выдал суперматч. Победили всухую. Сезон провел на ура. Статистика была лучше, чем у Яшина.

Польское кладбище и зарядка

– Вскоре из общежития переехал в квартиру. Вместе с защитником Саней Ивановым получили одну на двоих. Жили на улице Краснозвездной возле Костела Святого Роха и польского кладбища. Договорились с Саней, что каждое утро при любой погоде будем бегать на зарядку. Вскоре кладбище решили убрать и построить на его месте Дворец искусств. И в течение трех лет мы ежедневно занимались под взглядами строителей. И когда Саня не хотел идти, всегда ему говорил: «Пошли, мужики же ждут».

Лев Яшин и родство

– Нас познакомил Хомич. Лев был его учеником, и Алексей Петрович при любой возможности старался с ним встретиться. А чтобы ему не было скучно в дороге – брал меня с собой. Так, как трудился Лев Иванович, тогда не работал никто. Но у него было много провальных игр. Его часто освистывали на стадионе «Динамо». Яшин допускал грубые ошибки. А Чемпионат мира в Чили и вовсе провалил. И когда Лев впервые после возвращения вышел на родной стадион в футболке «Динамо», его освистали.

Юрий Мохов и Лев Яшин.

Кстати, моя мама в девичестве была Яшиной. Как-то приехал домой со сборов и рассказал, что с самим Яшиным познакомился. Тогда она вспомнила, что у нее был брат, который пропал маленьким: «Ты узнай у своего Яшина, может, это он». И при следующей встрече, подошел к нему: «Лева, а ты откуда вообще?» – «А что?» – «Да вот у меня мама Яшина. Ищет своего пропавшего брата». – «Ой, как я стал знаменитым, столько родственников появилось :)». И, конечно, это не он оказался.

Пал Савелич и алкоголь

– В «Спартаке» тогда была очень большая разница в возрасте. Можно даже сказать огромная. Передо мной играл защитник Павел Мимрик. Когда я им руководил, кричал: «Пал Савелич, левее! Пал Савелич, правее». Только на вы. Ветеранов тогда уважали. И никто не смел противоречить.

Плохо было то, что они были не образованы. И от этого пили. Прилично закладывали. Напротив нашей базы был ресторан «Беларусь». И у них там были специальные люди, которые скрывали то, что парни заказывают. Так как наше руководство могло в любой момент проверить счета футболистов. В путешествиях тоже пили. Играем мы в Ленинграде, а спустя пять дней в Баку. Что делать в поезде тем, кто не может сдержаться? Конечно, пить! Молодежь? Нет. Мы были режимными ребятами. У меня, к примеру, была большая страсть к чтению. Я уже тогда интересовался тренировочным процессом. Вел конспекты.

Эдуард Зарембо и разрыв почки

– В 59-м году в команду пришел Эдик Зарембо – тот еще акробат. И в одном из его первых матчей мы столкнулись. Он не знал, как я командую защитой. В общем, идет верховая подача, я кричу «Есть!» и выхожу. А он решает выбить мяч ножницами и попадает мне в почку. Диагноз – разрыв. Восемь месяцев в больнице.

После того случая, Эдик при каждой встрече извинялся и плакал. Хотя я сразу простил его. Мне поэтому было тяжело ходить на всякие церемонии. Знал, что встречусь с ним, и Эдик снова будет пускать слезу и расстраиваться. А в прошлом году пришел на «Звездный мяч» и увидел его фото в рамочке… Умер он печально и нелепо. Мне говорили, что отвернулся, а ему в затылок попали мячом и он упал.

Спартак Миронович и звание Мастера спорта

– Так как в футбол мне дорога была закрыта, подался в гандбольный «Политехник», где капитаном был Спартак Миронович. Выступал за команду с 61-го по 69-й год. Был очень хорошим вратарем. Соперники опасались, что я прочитаю их намерения и пойму, куда они будут бросать. А я про каждого знал. Едем, к примеру, на поезде в Тбилиси на игру против «Динамо». Сидим со Спартаком в купе. И тут он говорит: «Церцвадзе». Я руками в левый низ. Он дальше: «Антадзе». Я – в правый верх. И так далее. Я знал всех!

Минский «Политехник». Юрий Мохов второй справа. Крайний – Спартак Миронович.

Главным для нас было выполнить Мастеров спорта. Для этого надо было за два года победить четыре команды, где в составе более 50 процентов мастеров. На самом деле очень сложная задача. В общем, перед последним матчем второго года в копилке «Политехника» 3 балла. А играть с московским «Трудом» – многократным чемпионом страны. Но нам повезло, все сборники уехали на Чемпионат Европы. Появился реальный шанс. На последних секундах матча при счете 11:11 (тогда не забрасывали по 30 мячей) в ворота «Труда» дают семиметровый. И Спартак берется бросать. Чего до этого никогда не делал. Вся команда отвернулась, чтобы не смотреть. Он бросает и попадает в штангу! Ничья! Два года работы коту под хвост. Обессиленные мы рухнули на пол. Каждый представил себе, что все надо начинать сначала. Но через два года мы получили заветные звания.

Желтое пальто и зависть

– Быть Мастером спорта было очень почетно. Раньше, когда видел человека со значком на груди, шел за ним, смотрел, как он одет, как себя ведет. Мне это нравилось. Кстати, вручили мне его в комичной ситуации. Выхожу из бассейна в «Трудовых Резервах», что возле Дворца спорта. Мне говорят: «Юра, там председатель федерации Пилецкий что-то раздает. Иди». И я, как был в плавках и с полотенцем в руках, пошел. Подхожу, а он: «Держи, Юра, заработал». И дает значок.

Первое время стеснялся носить. Получал водительское удостоверение. Надо было сдать последний зачет. Но преподаватель меня зарезал и отправил доучивать. Тогда мне посоветовали на пересдачу одеть значок. Так и сделал. Облачился в красивый костюм, прицепил. Прихожу, спрашивает: «Подучили?» – «Да». И тут он замечает, кто я. «Так ты что, Мастер спорта!? Что ж ты молчал!» Берет бумаги и подписывает.

И после этого носил не снимая. В Минске меня узнавали. Когда заходил в автобус, все знали, что это Мохов! У меня было ярко-желтое пальто. И работяги, которые ехали в спецовках с завода, старались потереться о него, чтобы слегка испачкать и наказать «фраера». Еще у меня были классные немецкие часы. И когда брался за поручень, слышал шепот: «Смотри, какие у Мохова часы…» Нам немного завидовали, но уважали.

***

С Юрием Федоровичем мы общались более двух часов. После интервью он не утратил бодрости и даже не хотел садиться на свободное место в автобусе. Поддавшись на уговоры, сел и достал из внутреннего кармана блокнот и принялся изучать расписание ближайших занятий.

Фото в тексте из архива Юрия Мохова.