На сутки в Беларуси может попасть даже зампред федерации: ватерполисту переписали протокол на ходу, он думает, дело в БЧБ-флаге рядом с инаугурацией Лукашенко
Максим Цымбал верит в лучшее.
В камере пару дней было нечем дышать из-за своеобразного соседа.
Число представителей белспорта, побывавших за решеткой после акций протеста, постоянно происходящих после президентских выборов-2020, растет каждую неделю – в списке уже более десятка человек.
Как оказалось, дошла очередь и до незамеченного до того в протестах вида. 1 октября по злополучной статье административного кодекса 23.34 «Нарушение порядка организации или проведения массовых мероприятий» восемь суток получил заместитель председателя федерации водного поло Максим Цымбал. Такое решение вынесла судья Первомайского суда Минска Татьяна Линник. В минувшую пятницу городской суд рассматривал кассационную жалобу, но оставил прежнее решение в силе.
Цымбал, когда-то закончивший играть в водное поло на юношеском уровне, а позже вернувшийся на административную работу в профильную федерацию, уже отсидел свой срок на Окрестина и сейчас находится на свободе. Один из главных ватерполистов Беларуси рассказал «Трибуне», как оказался за решеткой и что думает обо всем происходящем в стране. Беседа началась с истории задержания.
– 1 октября в 7:15 утра раздался звонок на мой мобильный телефон. Человек представился капитаном ОБЭП (отдел по борьбе с экономическими преступлениями – Tribuna.com), говорил, что у него несколько незначительных вопросов, и просил подъехать в Первомайское РУВД. Ответил, что сейчас еду на работу. Когда туда доберусь, необходимо отпроситься, и только тогда смогу приехать. Получил ответ: «Никаких проблем. Мы к вам на работу подъедем».
Позвонил своим руководителям, предупредив о вопросах со стороны милиции. Начальник сказал, что уже видел подозрительный белый Geely у входа. И точно – не успел подойти к этому автомобилю, как из него вышли люди. Капитан, который мне звонил, представился и вручил постановление об обыске по месту прописки. Спросил, есть ли понятые, на что ответили: «Да, они есть. В машине сидят». Сказал, что никаких проблем нет, только надо на работу зайти. Поставил руководство в известность, сказав, что поеду туда, где я живу.
По дороге домой вызвал адвоката, сказав, что у меня пройдет обыск в рамках уголовного дела. Он удивился: «Какое уголовное дело в отношении тебя может быть?!» Это дело, которое открыли по итогам событий 9 августа – и бегают по квартирам. Могут в абсолютно любую зайти. Там такая серьезная статья – от 8 до 15 лет.
Пока были в пути, мне капитан перечислял даты митингов и маршей, каких-то акций: «Ну ты же там был, мы знаем. Ты признайся». Отвечаю: «Вы какие-то глупости говорите. Вообще не понимаю, о чем вы».
– Как проходил обыск?
– Приехали к маме, где я прописан, – это район парка Челюскинцев. К тому времени прибыл к дому адвокат, чем силовики были недовольны. Вели себя они так, что, мол, ничего страшного, сейчас поедешь на работу.
Обыск имел формальный характер. Они зашли в квартиру, их заставили снять обувь, потому что не по вокзалу ходят. Обувь сняли и пошли по комнатам гулять. Посмотрели, ничего не переворачивали. Открывали шкафчики, ящички. «А что вы ищете?» – «Оружие. Может, какая свастика у вас будет». – «Странные вы ребята. У меня папа еврей, а пытаетесь свастику найти». – «Ну нам поступил сигнал. Мы ж должны. Вы поймите». Ответил, что понимать это безобразие отказываюсь.
Когда обыск закончился, попросили добровольно показать автомобиль. Ради Бога, смотрите, там ничего нет. Посмотрели, составили акт досмотра машины. Понятые все оформили, как требуется.
– И как в итоге оказались на Окрестина?
– Тогда мне сказали: «Слушайте, надо подъехать в Первомайское РУВД. Там составим опросничек – и пойдете домой». И тут адвокат мне говорит, что никуда я потом уже не пойду и стоит готовиться к худшему.
Привозят в РУВД, заводят на третий этаж. Там на камеру спросили, где был 9 августа. Ответил, что находился с друзьями в кафе недалеко от «Журавинки», потом поднялись на Зыбицкую, столкнулись с их коллегами, которые нас без вопросов пропустили. Затем разместились в кафе возле Ратуши, пили пиво. Потом слышали взрывы, стрельбу, бегали люди. Мы попробовали уйти, но натолкнулись на ОМОН, в грубой форме сказавший нам, что есть одна минута, чтобы испариться. Мы вернулись обратно в кафе и просидели там где-то до трех часов ночи. Потом, как все стихло, разошлись по домам.
Дальше спрашивали, где был 27 сентября. Тогда и все время до этого предлагали сознаться, после чего отпустят домой. «Ты же был, ты же участвовал. Ты же такой активный. Сознайся, сознайся, сознайся...» В чем сознаваться? Я с адвокатом предложил: если они хотят какую-то сделку, то пусть ее сформулируют, а мы уже дальше будем думать, что с этим делать. А то какой-то детский сад. Чуть ли не предлагали поспорить на коньяк.
И тут следователь объявляет, что в отношении меня ведется административный процесс. Ознакомил с правами и обязанностями, мой адвокат все это зафиксировал, и заявил, что я 27 сентября якобы участвовал в перекрытии движения возле станции метро «Уручье». Говорю: «Ну вы вообще смешные? Я в это время находился у своего брата в другом районе». Нас в компании было человек семь. Адвокат ходатайствовал, чтобы взяли биллинг мобильного телефона для подтверждения моих слов.
Понимал, что домой уже не пойду – хотел позвонить жене, чтобы принесла другую одежду. Но когда адвокат предоставил письменное ходатайство, следователь сказал, чтобы звонил жене и говорил, чтобы не ехала: «Так пойдешь». Прекрасно, ладно. Он уходит с этой бумагой из кабинета, сказав, что начальник будет заниматься ею. Но через пять минут разрешили жене явиться. Переоделся прямо в кабинете. После этого написал в протоколе, что с ним не согласен: находился в другом месте.
Затем меня закрыли в «стакане». Это темное помещение бетонное, очень сырое, холодное. Там меня продержали до полуночи. Продрог до костей. Мне следователь пообещал выводить покурить, но по факту слово не сдержал. Такой элемент давления. Уже не стал я стучаться и просить. Но по выходу из «стакана» дежурный протянул две сигареты: «Покури, не торопись». При этом конвоиры спешили, а им дежурный: «Это нормальные люди. Дай покурить человеку, не опоздаешь».
Поехали в ИВС (изолятор временного содержания – Tribuna.com) на Окрестина. Там я провел ночь в камере на шестерых. На следующее утро пешком перевели в ЦИП (центр изоляции правонарушителей – Tribuna.com) там же. Определили в камеру на четверых, в которой сидели уже двое с криминальным прошлым. Приняли меня хорошо: видя, что нахожусь в стрессовом состоянии, успокаивали, поддерживали. Даже рекомендовали, как правильно себя вести. Но советы их особо не пригодились, так как уже в 11 часов должен был начаться суд, который перенесли на 14:00 по просьбе адвоката.
Меня пришли поддержать все мои друзья, спортсмены, даже учитель школьный был. Заполнили все помещение, комнатка была маленькой, вдвоем на одном стуле сидели. В ходе судебного заседания адвокат ходатайствовал о привлечении свидетельских показаний – предоставили фамилии плюс биллинг.
– Что говорили в суде?
– Мои показания были такими. 27 числа поехал к моей маме, где помогал ей собраться в больницу, она ложилась 1 октября на операцию. Дальше пошел в гости к моему брату, который проживает в частном доме за Национальной библиотекой. В пути увидел колонну в районе площади Калинина. Да, она шла, она была. Перешел проспект ближе к парку Челюскинцев и быстрым шагом двигался в сторону улицы Филимонова. Там свернул, встретился с друзьями и пошел спокойно. Все мои показания подтвердили свидетели, которые были на суде. Судья спрашивала, снимал или останавливал меня кто-нибудь во время движения. Такого не было. Там много шло людей со смартфонами и камерами, но чтобы кто-то в меня тыкал – не заметил. У меня задача была другая: побыстрее оттуда уйти.
Затем вышел сотрудник милиции в маске и очках, чтобы нельзя было его идентифицировать. Как-то представился совершенно неразборчиво, но в материалах дела все это есть. В итоге он заявил, что я, оказывается, 27 сентября был им задержан среди людей, перекрывавших движение на Уручье. Адвокат показал, что в протоколе, который составляли первоначально, стоит 23 число, при этом ручкой исправлено на 1 октября. Как это?!
Судья спросила у милиционера, кто задерживал меня 27 сентября. Тот ответил, что он. Представляете? Он меня, оказывается, задерживал и доставил в Первомайское РУВД. Но если меня доставили туда 27 числа, то как я мог находиться на работе во все последующие дни? На этот вопрос милиционер ответить не сумел. Также не смог рассказать, в какую одежду я был одет.
Видя такую явную несостыковку, судья отложила заседание на 17:00. Потом мне рассказывал брат, что судья с моим следователем вышли из кабинета и переделали протокол. Когда в пять часов возобновили заседание, у судьи оказался новый протокол. Теперь по нему я не был задержан 27 сентября, а был замечен на митинге в районе пересечения проспекта Независимости и улицы Филимонова, то есть там, где я был. Фактически мои показания положили в основу протокола и обернули против меня. На это адвокат заявил отвод судьи. Она ушла, через несколько минут вернулась и отказала в ходатайстве. И объявила мне восемь суток административного ареста.
– В каких условиях сидели на Окрестина?
– Вернулся в камеру, и началось самое веселое, скажем так. Один из сокамерников все время вел странные беседы, что мы кому-то должны отрезать головы, что должны взяться за оружие, что он может помочь нам с гранатометом. Вы представляете? Я инженер по образованию. Второй парень, который к нам заехал по моей статье, программист. Ну какой гранатомет? Какие резать головы? Говорю: «Успокойся. Я папа, у меня дети. Ни одно дело не стоит слез ребенка. А ты говоришь головы резать? Если у тебя есть такой опыт людоедский, то не надо его распространять на нас. Мы не людоеды, мы не можем так». И вот он несколько дней нас всячески кормил подобными экстремистскими высказываниями и поведением.
– Слышали, как протестующие 4 октября приходили к стенам тюрьмы?
– Конечно! Кричали «Выпускай!», другие лозунги. Честно говорю, было приятно, что мы не одни и нас поддерживают.
На следующий день наш сокамерник начал себя вообще нехорошо вести. Даже провоцировал на драку, но мы не поддались. Когда ситуация явно начала выходить из-под контроля, тут же открылась дверь и сотрудники ЦИП вывели его из камеры. Такое ощущение, что это был реальный провокатор. Так ли на самом деле – не знаю. Может, дело в том, что в соседней камере проводили суды, а он слишком громко себя вел. Сами понимаете, среди уголовников совершенно другие взгляды на жизнь. Часто они с сотрудниками органов идут рука об руку для достижения тех или иных целей.
По итогу остались втроем в камере. Нас долго не выводили, поэтому начали требовать прогулку. Были без нее 50 часов. Активно просили, даже в кнопку позвонили, на что нас вывели, но, когда вернулись обратно, подбросили вонючего отвратительного бомжа. При этом камера не проветривалась – маленькая комнатка на четверых. Даже когда захотели провести шмон в нашей камере, то проверяющие не могли зайти из-за запаха, нечем было дышать. Пришлось с бомжом посидеть пару дней. Он тоже вел себя неадекватно. Это меня не удивило, наверное, не один месяц в запое провел. Но вскоре его тоже убрали из нашей камеры.
Остальные дни сидел с ребятами, осужденными по статье 23.34. Поддерживали друг друга как могли, передачами делились – все по-братски было. У третьего человека, кроме суток, еще шел уголовный процесс.
Запретили пользоваться матрасами. Их необходимо было в шесть утра сворачивать. Если этого не делаешь, то вообще обещали забрать. Сидеть на кровати без подстилки было почти нереально. Это тоже пытка.
Меня должны были выпустить в районе двух часов дня. Друзья готовились встречать, но, видимо, во избежание радостных возгласов, освободили в восемь утра.
– Понимаете такой интерес к вам со стороны правоохранительных органов? Все-таки обыски в рамках уголовного дела не много у кого проводили.
– Нет, знаете, много у кого делали. У парня, который со мной сидел, тоже был обыск. Пересекся с человеком на ИВС – к нему также приходили. Так понимаю, если есть какая-то фиксация или какой-то сигнал...
Я никогда не скрывал свою позицию. Всегда считал и считаю, что власть может быть какой угодно, главное, чтобы она была сменяемая. Президентом может быть кто угодно, главное, чтобы он был сменяемый. Вот это моя позиция. Должно быть верховенство закона. Я никогда не торговал своими взглядами.
– Но все же интерес откуда-то появился.
– Могу предположить, дело в том, что я ездил на машине с прикрепленным к стеклу БЧБ-флагом. За несколько недель до посадки мне позвонили из ГАИ Центрального района и попросили спуститься к автомобилю. Вышел с работы к машине, рядом с которой стоял сотрудник милиции. Он рассказал о поступившем сигнале с чем-то запрещенном на моем автомобиле. Увидели этот флаг, но его так прикреплять не запрещено – висит на прищепках. У милиционера не было никаких претензий по этому, никаких проблем и все по закону. Только возникли вопросы по гербу «Погоня», который наклеен на кузов. Гаишник предупредил, что за него могут оштрафовать, и рекомендовал во избежание неприятностей снять эмблему – да не проблема.
23 сентября, когда проходила тайная инаугурация Лукашенко, я по обыкновению ехал на работу с тем самым флагом на прищепках. По дороге подобрал коллегу. А так как работаю практически напротив Дворца независимости, где проходила инаугурация, то в этот день там находилось большое количество силовиков. Даже заметили, насколько у них шеи вывернулись, когда мы ехали. Сопровождали нашу машину с выпученными глазами и отвисшими челюстями. Были крайне удивлены. Ну и мы удивились их реакции, с чего вдруг образовалась такая внезапная аллергия на БЧБ. Только потом узнали, что в этот день проходила инаугурация.
Смею предположить, так как первая дата в протоколе 23 сентября, то события сопоставляются. В этот день я ехал с флагом на работу перед инаугурацией. Поэтому и составили протокол. Более того, когда уже закрыли в Первомайском РУВД, сотрудник, который задерживал, сказал, что в отношении меня поступил сигнал за вызывающее поведение. И таким образом произошел весь беспредел.
– Как в федерации водного поло отреагировали на ваш арест?
– Скажем так, никто не осуждал. Все говорили, что понимают меня, переживают, просили держаться. Посоветовали приходить в себя и обещали не дергать, чтобы со мной все было в порядке.
Однако сейчас в федерации идет кое-какая реорганизация: привели учредительные документы в порядок – оказалось, они были с определенными ошибками. И один сотрудник, не председатель и не руководитель, попытался мне предложить временное отстранение от должности заместителя председателя. Не с ним мне такое обсуждать, он не уполномочен ставить передо мной такие вопросы. Услышал довод, что спорт вне политики, а я в нее полез. Секундочку, если спорт вне политики, то почему вы мне позвонили с этим вопросом? И вообще: когда спортсмен стоит на пьедестале, над ним поднимают табличку с его именем или флаг государства? И как после этого спорт может быть вне политики? Спорт – часть политики. Причем часть геополитики, часто становится разменной монетой у политиков, чему подтверждение – множество скандалов вокруг спорта.
Знаете, у меня 12-летний сын выплакал все слезы, не успокаивался, не мог прийти в себя, спрашивал, где папа. И мне после этого будут говорить, что я должен что-то понять, потому что спорт вне политики? Ничего не буду ни понимать, ни принимать. Меня незаконно посадили, тысячи людей сидят незаконно лишь за свои взгляды. И вы будете говорить, что нужно что-то понимать?
Елена Левченко улетала на реабилитацию, а провела 15 суток на Окрестина. Простите, но это не санаторий. Ей еще придется в себя приходить. У меня после выхода диагностировали бронхит, я пью антибиотики. И при этом кто-то умудряется что-то говорить.
– Не думали, чем может закончиться эта история?
– Во-первых, дело у меня административное. Во-вторых, я уже отбыл наказание. В-третьих, получил за то, чего не делал. И смысл меня параллельно еще в федерации трогать?
Но я не знаю. Председатель и президиум федерации мне словесно выразили поддержку, но предположить сейчас можно всякое. Подспудно чувствую, что когда надо будет действительно проявить позицию, то смолчат. Сомневаюсь, что хватит смелости. Кто-то был даже недоволен тем, что, когда меня посадили, вышло три материала в медиа – спрашивали, зачем там упомянуто о федерации. Но какие ко мне вопросы, если я в то время находился в изоляторе? Журналистов ко мне не пускали, но они сами выполнили свою работу и ни слова не соврали. Я заместитель председателя федерации? Да. Меня задержали? Да. Незаконно? Да. Беспредел? Да. В чем проблема?
В сухом остатке решения никакого не принято. Президиум не был созван, вопрос о снятии с меня полномочий заместителя председателя не ставили. Но я сразу сказал, что самостоятельно никуда уходить не собираюсь. Не считаю себя виновным или неправым. Возможно, меня каким-нибудь решением попросят воздержаться от участия в мероприятиях. Но, знаете, я живу в центре города. За хлебом выйду – вокруг меня то пикет, то еще что-то.
Думаю, реакция будет и от Минспорта, и от НОК. Не питаю иллюзий.
– Понимаете реакцию Минспорта, которое начало смешивать спорт и политику? Допсоглашения в контрактах, обязательство знать гимн по-другому трактовать не получается.
– Могу на это только одно сказать. Есть авторитаризм – скажем так, контроль власти. А есть тоталитаризм – это контроль мысли. Здесь вижу попытку навязать нам тоталитаризм. Но я очень надеюсь, что в современном белорусском обществе это уже невозможно. Это можно было делать в Советском Союзе, когда с детства, с пеленок промывали мозги. И только потом, спустя годы понимали, что Павлик Морозов – подонок, потому что предал отца. Это только нам рассказывали, что он герой.
Поэтому видим попытку контроля мысли. Разве можно взрослого человека заставить поменять свои убеждения? Но что делает министерство, как оно себя ведет... Взрослые разумные люди так себя вести не должны.Спортсмены по роду своей деятельности космополиты, они принадлежат миру спорта. Сегодня он играет здесь, завтра играет в Германии, Японии. Гимны всех стран учить, что ли? Какая глупость.
– Понимаете спортсменов, не боящихся высказываться по ситуации в стране – Романовскую, Левченко, Герасименю и многих других?
– Я целиком поддерживаю их. Лично с Сашей Герасименей не знаком, но она дважды приезжала давать мастер-классы в школу, где занималась плаванием моя старшая дочь, и у ребенка остались положительные впечатления от Саши. Как говорится, не сотвори себе кумира, но Герасименя и другие девушки сильнее многих мужчин. Их стойкость, их неподкупность (имею в виду не материальную, а моральную сторону), смелость поражает и окрыляет.
– Герасименя возглавила Фонд спортивной солидарности и уехала в Вильнюс. Понимаете ее решение покинуть Беларусь?
– Я не осуждаю такой поступок. Человек нужен на свободе. Кто-то из моих знакомых осуждал Тихановскую за то, что уехала. Простите, а чего вы ждали – что она станет на баррикады и ее расстреляют? Или ее закроют в тюрьму? Нет, она должна быть на свободе. Эти голоса должны быть слышны. Я никак не осуждаю, а только поддерживаю. Дай Бог им избежать кошмаров от челюстей системы.
– Ваш прогноз: чем и когда закончится в Беларуси политический кризис?
– Не могу дать прогноз по датам, но убежден в одном – демократическое общество никогда невозможно извне. Нельзя построить демократию сверху. И тому подтверждение весь Ближний Восток. Там международное сообщество пыталось построить демократическое общество при помощи денег – не вышло, при помощи оружия и войны – не вышло. Демократия рождается снизу. Хороший и явный пример этому – США, которые создавались смелыми свободными людьми. Они бежали из Европы от тирании, процветавшей в то время во всех странах, будь то Франция, Англия, Португалия или Испания. Люди овладевали новыми землями и понимали, что они здесь хозяева. Это клочок земли, не важно каких размеров, но он свой, и только этому человеку определять, как ему здесь жить, как растить детей. Они понимали основные правила взаимодействия общества. Именно благодаря этому там сразу была демократия. Потом она уже перешла в Европу.
Так и в Беларуси. Люди вышли на улицы, познакомились со своими соседями, стали поддерживать незнакомых людей. Мужчины начали просто так помогать незнакомым женщинам поднести тяжелую сумку. Люди помогают просто так и никому ничего не должны. Вот это начало истинной демократии, где уважительно относятся, прежде всего, к самому себе. Белорусы осознают, что они не подданные, а стали гражданами. Когда эти преобразования в головах накопят критическую массу и власть имущие поймут, что назад дороги нет, я не знаю. Очень надеюсь, что все произойдет без крови и цивилизованным путем. Убежден, ни одна слеза ребенка не стоит ни одного дела. Нельзя, чтобы дети плакали. Власть имущие должны понять, что общество уже другое. Люди не готовы подчиняться и смотрят на руководство страны не как на что-то поставленное сверху, а как на менеджмент. И мы спрашиваем с этих менеджеров, потому что мы им дозволили, мы им доверили и мы вправе их снять, как только они, по нашему мнению, не справляются с работой.
Сейчас белорусы стали именно белорусами. Назад дороги уже не будет, людей обратно на кухню с разговорами шепотом не загнать. Северная Корея возможна только в северокорейском обществе, а здесь оно другое – миролюбивое, цивилизованное. Не хотелось бы крови, как в Украине. Но у них есть Западная Украина, где боевые отряды с 1938 года, а у нас ничего подобного нет. Хочется верить, что в Беларуси получится польский вариант.