Шашист Гантварг о письме Корчного: «Если бы у меня его обнаружили, то лучше не думать, что было бы дальше»
Легендарный беларусский шашист Анатолий Гантварг, которому 3 октября исполнилось 75 лет, вспомнил о том, как из Нидерландов вез письмо шахматиста Виктора Корчного.
Летом 1976 года Корчной отказался возвращаться в СССР с турнира в Амстердаме. В Нидерландах ему отказали в политическом убежище. Затем Корчной поселился в Швейцарии, где в 1992 году получил гражданство и выступал за эту страну.
– Мы с Корчным начали проводить много времени вместе. Гуляли, рассказывали друг другу всякие истории, и я довольно быстро сделал вывод, что он не похож ни на одного знакомого мне шахматиста высокого уровня.
Казалось, Виктор Львович не заботился о том, что о нем будут думать другие. Он давал довольно острые характеристики коллегам, по сути, нарушая все принятые правила шахматного политеса, и, кажется, сам этим фактом упивался.
В то время Корчной был необычайно популярен в стране, ибо шахматы в СССР освещались очень прилично. Все турниры, матчи претендентов растягивались по времени, поэтому шахматисты были гораздо известнее представителей многих других видов спорта, которые принимали участие только в краткосрочных чемпионатах мира или Европы. И если шахматист побеждал в поединке за титул чемпиона мира, он автоматически признавался и лучшим спортсменом СССР.
Корчного, которого в тот период не выпускали за границу, все съедали глазами. Его считали чуть ли не диссидентом. А он ловил от этого кайф. Кстати, тогда я спросил у него, готов ли он эмигрировать, если представится такая возможность. Он ответил, практически не размышляя: Нет!
Это был январь 1976-го, а в августе мне предстоял матч в Голландии.
В Москве – традиционный прием у замминистра спорта. А Корчного как раз выпустили на зарубежный турнир – туда же, в Страну тюльпанов. И он не вернулся.
Нам срочно заменили руководителя делегации, поставили полковника КГБ. Замминистра успел всем сообщить, что, по их мнению, в этом замешан Гена Сосонко – шахматист, который эмигрировал из Союза четырьмя годами ранее. А я с Геной дружил. И все об этом знали, потому что мы общались прилюдно.
И вот когда я уже играл матч в Голландии, в мой отель позвонил Гена и сказал, что Корчной хочет со мной встретиться. Я согласился. И воскресным утром направился к нему.
Все происходившее напоминало фильм «Мертвый сезон», когда разведчик идет на конспиративную встречу. Амстердам в то время был пустынным, но мне казалось, что за мной, скорее всего, будут следить. Тот самый полковник или кто-то еще.
Ведь здесь какая штука: отель совсем небольшой, и была вероятность, что во время звонка на рецепцию с просьбой соединить с моим номером рядом мог случайно оказаться руководитель делегации. И тогда все – пиши пропало…
Но как я ни оглядывался по сторонам, хвоста не видел.
Но вот интересный нюанс. В «Стайках» мы с Корчным даже бегали вместе. Он был веселый и озорной. В Голландии же он предстал каким-то исхудавшим, изможденным и жалким, совсем на себя не похожим. Они ведь каждый день меняли квартиру, боялись. Все-таки КГБ – серьезная организация.
Я ему сразу задал вопрос: «Как же так, Виктор Львович? Вы же сказали мне в начале года, что не собираетесь никуда уезжать».
Он ответил, что давал интервью Димитрию Белице – очень известному югославскому журналисту. А когда эмоции немного спали, он предупредил, что кое-что из интервью надо убрать. «Юг» же дал все, и Корчной понял, что если вернется, то ему хана.
А меня он позвал, чтобы передать письмо для жены. Потому что никаких других вариантов, как я понимаю, у него не имелось.
Он предложил мне прочесть письмо, и это было честно. Хотя, возможно, и неприятно. Там все касалось бытовых вопросов, где можно взять деньги и украшения. Стало ясно, что к побегу он не готовился.
Кстати, фильм «Чемпион мира» о противоборстве Карпова и Корчного я не видел. Не могу смотреть фильмы, когда главный герой еще жив или же слишком много знаешь обо всех персонажах.
Но потом я почитал комментарии. У многих вызывал интерес вопрос, почему Корчной уехал. Находились люди, которые подтверждали, что он тщательно готовился к бегству. Я даже хотел написать, что это неправда. Но не стал. Вот теперь вам рассказываю.
– Но зачем он дал прочитать письмо?
– Он должен был это сделать. Там могли оказаться нюансы запрещенного характера. Я ведь и так многим рисковал.
– Однако, став почтальоном Корчного, вы могли легко сломать собственную карьеру.
– Я подумал об этом, но уже позже. Поначалу действовал на эмоциях. Был слишком увлечен борьбой за первое место, которое, кстати, мне так и не удалось занять. И только в самолете понял: господи, что ж я делаю-то...
Незадолго до этого Марк Тайманов проиграл в матче претендентов Фишеру 0-6 и вез с собой на родину книгу Солженицына. Только за это его сделали невыездным и сняли со всех зарплат. А если бы у меня обнаружили письмо Корчного, то лучше даже и не думать, что было бы дальше.
– Тяжесть преступления Тайманова усугублялась его разгромным поражением от американского вундеркинда. А вы тогда все-таки главная молодая надежда советских шашек, от которой еще рано было требовать золотой медали.
– Но чемпионат-то мы проиграли. Победителем стал Харм Вирсма, а я занял только четвертое место. Короче, письмо я спрятал под стельку в туфле.
На нашей встрече был еще один человек. А может, даже два. Это тоже дополнительный риск. Несмотря на то, в каких отношениях мы все состояли.
– Сердце на таможне билось сильно?
– Да, мне было нехорошо. Но в то время спортсменов не проверяли. А в 1979-м решили сделать исключение из правил, и тогдашний глава управления шахмат и шашек Виктор Батуринский вызвал меня к себе и сильно отругал.
Дело в том, что я играл с Вирсмой, который подарил мне журнал со статьей о нашем матче. Тот был завернут в плотную бумагу. Четыре страницы были посвящены нам, но все остальные – фотографии обнаженных женщин. Обычная эротика.
Пограничник живо среагировал на завернутое, не обратив никакого внимания на ярко-красную обложку книги Натальи Решетовской. Видимо, подумал, что это кто-то из наших прогрессивных писателей. А ведь это были воспоминания первой жены Солженицына о своем супруге. Получается, спас меня тот журнал, – сказал Гантварг.
