Приглашение на казнь

"Nerakstīts hokeja likums. Ja neiemetīsi vairākumā 5 pret 3, tu neesi pelnījis uzvarēt"

Aleksandrs Andrijevskis

Цинциннат Б. был талантливым хоккеистом, а в стране своей и вовсе считался одним из лучших. Посему в момент, когда ему объявили приговор, никто не был удивлен. Все встали, обмениваясь улыбками.

Их было 23.

23 юнца были рассажены в исполинской повозке, как бутылки в ящике водки завода «Крышталь» (все на своих местах, но полезность от такой расстановки подвергается сомнению борцов за здоровье, борцов столь ярых, что иногда хочется их отправить пересмотреть один из зажигательных альманахов Елены Васильевны М.). Тащил повозку невиданный доселе зубр – мощный, своенравный, но не без ощутимого изъяна – вместо сердца оживлял его пламенный мотор.

Цинциннат всматривался в обрамляющие дорогу лесные массивы, в исчезающие и появляющиеся города и села, где изредка прорывавшиеся сквозь предновогодний воздух до путников хохот и пьяный вой рассказывали о другой жизни. Они не все успели узнать, что у жизни есть не только обратная сторона; не узнали о том, что она многообразна, как и хоккей, где, как бы ни старались заслуженные до боли в глазах тактики, не бывает двух совершенно одинаковых матчей. Цинциннат же, временами растворяя даже имя свое в темноте, то и дело окутывавшей их и отбиравшей бесценные часы бодрствования, словно пытался во время путешествия найти ответ на пожиравший его вопрос, который уже не имел никакого смысла: как ему заработать больше игрового времени во взрослой команде?

Цинциннат понял, что он думает об этом только потому, что он предчувствовал такой финал. Другого и быть не могло, ведь все его существо было готово к неминуемому исходу. Еще в тринадцать, четырнадцать лет он упивался тем, что однажды окажется на этом месте, хотя некоторые его сверстники уже тогда упивались так, что их уже тогда не оказывалось. Ни на месте. Нигде. Может, и Цинциннат был бы таким, как они, но он был для них безнадежно испорчен до тех пор, пока он не посчитает, что уже кем-то стал и, тем самым, исчез бы навсегда.

Работая над собой, он понимал, что, если не будет работать, то его место займет другой. Цинциннат не знал, работает ли он вообще, но продолжал делать то, что привык.

Их дорога к месту исполнения приговора не была долгой. Оказалось, что последние несколько дней Цинциннат и его товарищи по приближавшейся казни и вовсе стояли на месте: зубр отправился по своим парнокопытным делам, а повозка раскачивалась на брусчатке от порывов пронизывающего ветра.

«А может быть, – подумал Цинциннат, – я неверно понимаю хоккей. Оживляю в воображении лишь его избранные моменты. Этот спектр эмоций, и лучи славы, и неизменный приход от небытия к успеху – все это, быть может, относится только к снимку, к летописи, вобравшей в себя историю избранных, и мир на самом деле – сплошь неравная борьба против свирепого соперника на пару с К., которому лишь Бог – судья».

К. сидел рядом, вздыхал, и продолжал сверлить пустоту осоловевшими глазами. Он из тех, кто стремился сюда попасть и, приехав на место будущей казни, только активизировался и хотел, чтобы экзекуцию с его участием увидело, как можно больше зевак. К. ограничился лишь одной фразой:

«Это жизнь».

Цинциннат не понял своего товарища, ведь жизнь, по его разумению, не должна закачиваться именно так, как это должно произойти в ближайшее время.

Никто не мог сосчитать, сколько времени они здесь находятся. Время налипало мерзким слизняком, обжигало и всячески давало пощечины тем, кто пытался узнать, когда намечается выход приговоренных на публику. Народ, меж тем, давно уж окружил повозку и, улюлюкая, принялся весело ее раскачивать, помогая ветру и напевая что-то из ранней Ветлицкой.

Тут к Цинциннату обратился м-сье Пьюма, подпрыгнувший вверх, чтобы иметь возможность посмотреть, как можно глубже, что происходит в повозке:

«Как настроение в повозке?» - спросил деловитый м-сье.

«Никто не загоняется, все навеселе. Атмосфера хорошая» - ответил Цинциннат с задумчивым безразличием человека, которого вот-вот должны казнить.

Цинциннат спрыгнул на землю и побрел по чистым безопасным улицам чужого города. Он не знал, куда идти, не знал, что делать. Зато что говорить Цинциннат знал давно: кто бы что ни спрашивал, он отвечал, что все они будут бороться до конца. И было подобие счастья, ведь действительно до самого-самого конца, жаль только, что путники были полностью подчинены чужой воле.

Гуляя по одному из переулков, Цинциннат увидел разбросанные по асфальту бумаги и сразу их узнал: прошедший суд еще был свеж в памяти, как новый альбом Coldplay. 23 листа – 23 приговора, которые и привели к безрадостному положению вещей, мыслей и духа. Цинциннат подобрал их, просмотрел и немедленно ошалел: принялся рвать их, разбрасывать, устраивать беспорядок в тихом уголке города, бережно охраняемом прогрессивным обществом.

Цинциннат еще раз пригляделся: ему не померещилось – каждый подписал смертный приговор себе сам.

Цинциннат в секунду развернулся и побежал мимо саун и Санта Клауса к своим попутчикам, которые точно его поймут, чтобы рассказать им о своем невероятном открытии и о многом другом. О том, что оказаться здесь – счастье. О том, что после того, как все закончится, они никогда не смогут сюда вернуться. О том, что казнь для многих – самый лучший момент в жизни, особенно, когда они поймут, что казни никакой-то и нет, что можно для начала привстать и осмотреться, а докучавшие зеваки уже ушли в банк платить коммуналку.

Цинциннат вернулся и увидел, что повозка исчезла. Он облегченно вздохнул и отправился на поиски своего хоккея – ведь там его точно будут ждать.