«Сейчас в моей жизни самое сложное – это молчать». Спортсмен активно ходил на протесты и остается в Беларуси, несмотря на репрессии – узнали, перевернул ли он страницу

«Беларусь – страна для жизни, а нынешняя власть – для смерти».

В 2020 году политическая активность беларусов была на фантастически высоком уровне: миллионы людей выражали свою гражданскую позицию, выходили на акции протеста и всячески показывали, что они против Лукашенко и его режима. Среди протестовавших было и немало спортсменов. Некоторые из них попадали в тюрьмы за свою позицию, многие потеряли работу, а десятки атлетов вынуждены были уехать из Беларуси. Но есть среди сторонников перемен из спорта и те, кто остался на Родине и перестал активничать, в том числе в соцсетях. Эти люди продолжают свою жизнь в Беларуси. «Трибуна» поговорила с одним из таких атлетов: как ему живется в нынешней РБ, что он чувствует, не имея возможности открыто высказаться, не опасается ли за свою безопасность, ведь участников митингов задерживают по сей день, и верит ли вообще в перемены в стране.

– Расскажи о своей гражданской активности в 2020-м.

– Началось все, когда у Беларуси появились интересные кандидаты на пост президента. Стало понятно, что есть видимая конкуренция на политическом пространстве. Когда начались сборы подписей, мы с женой всегда, где нужно, оставляли свои подписи. Честно признаюсь, топили за Виктора Бабарико, он был нам наиболее симпатичен. Но и за остальных потенциальных кандидатов мы также расписывались. Делали все, чтобы они попали в число кандидатов в президенты.

Потом начался кавардак с задержаниями, и мы сами пребывали в легком недоумении, не понимали, как такое может происходить. Когда появились три прекрасные женщины – Тихановская, Колесникова и Цепкало – мы ходили на все мероприятия с их участием, когда еще была возможность их посещать. Было ощущение легкого праздника, надежды на что-то лучшее. Все процессы были очень интересные. Если до этого особо глубоко не копался в политике, то в 2020-м, ближе к 9 августа, время пришло – я начал больше интересоваться, анализировать.

– 9 августа для тебя стал переломным днем?

– Наверное, переломных момента было два. Первый – это с 9 по 11 августа, три дня черни. Интернет был закрыт, в телеграме кусочками проскакивала информация, но когда узнавал [что-то новое], просто брался за голову.

9 августа мы с женой никуда не ходили, потому что, во-первых, подспудно понимали, что, наверное, будет настоящий треш. Во-вторых, не видели смысла идти в центр, так как данные выборов были неофициальные. Поэтому мы решили, что выход – это ради выхода на улицу. Может, я не прав, но для себя решил именно так. Но, с другой стороны, очень рад, что многие все-таки вышли и выразили свой протест.

10 августа с женой уже пошли, были недалеко от Немиги. Было ощущение напряжения, давления, воздух был наэлектризован, люди ходили хаотично, но было видно, что все побаиваются. Побыли там, похлопали проезжающим автомобилям и пошли домой, потому что, признаюсь, было немного страшно. Плюс мы видели, как в предыдущие сутки избивали людей, силовики бросали гранаты.

12 августа я поехал на «Окрестина», где только появлялся лагерь для пострадавших. Думал, как помочь людям, вдруг кого-то нужно отвезти. Но желающих сделать это было и так много. Потом я ездил в Жодино с этой же целью, посмотрел, что там было. Но таких, как я, тоже было много, поэтому я, по сути, был лишь зрителем. Тем не менее пытался помочь, чем мог.

– А какой второй момент стал для тебя переломным?

– Смерть Романа Бондаренко. Хотя, честно говоря, не знаю, что больше на мне сказалось – все процессы с избиением людей на улице, в тюрьмах, или совершенно нелепая смерть Бондаренко. Человек просто вышел на улицу, а его убили...

– Тебя не удивило, что спустя время расследование, по сути, прекратили?

– А чему тут удивляться? Власть в Беларуси живет по своим законам, или вообще без законов. Сейчас абсолютно такие же процессы мы наблюдаем в России. Что бы человек не сделал, что касалось бы власти или силовых структур, он все равно будет виноват, на него заведут дело. Поэтому и прекращение дела по Роману меня вообще не удивило.

Объективно, расследований в отношении действий силовиков, органов власти можно было бы сделать тысячи за эти два года, но сколько мы видим? Ноль! Законы бесконечно нарушаются, смерти обычных людей не расследуются. И, самое страшное, к этому начинаешь привыкать.

– Как ты отнесся к тому, что к смерти Бондаренко причастны люди из спорта – Дмитрий Басков и Дмитрий Шакута?

– Скажем так, людей, которые топят за режим Лукашенко, я не разделяю по профессиональным признакам. То есть мне все равно – политик ты, спортсмен или кто-то еще. Ты в любом случае за Лукашенко. Как мне кажется, это люди, которые или не способны критически мыслить, или которые просто не могут понять, что насилие – это плохо. А вторая категория – это люди, которые привыкли жить у кормушки и не хотят терять возможность кормиться. Они будут держаться за режим, потому что боятся потерять свое место. И вот люди, которые причастны к смерти Бондаренко, имею в виду Баскова и Шакуту, наверняка относятся ко второй категории поклонников режима Лукашенко. Они боятся потерять свое место у кормушки, поэтому делают все, что им скажут сверху. Так что меня появление по крайней мере Баскова в этой истории не удивило.

– Как долго ты участвовал в маршах?

– Понятно, что был на марше 16 августа. Лично мне кажется, там собралось около 600 тысяч человек. Все красиво, масштабно, я ощущал праздник. Силовики боялись идти против народа, они понимали, что против такого количество людей у них просто нет шансов. Помню, когда мы только доходили до Стелы 16 августа, я видел, как автозаки, которые стояли вдоль дороги, в один момент просто уехали. С таким количеством беларусов силовики бы просто не справились.

Потом я ходил на марши четыре-пять раз подряд. Пока не началась настоящая жесть – насилие, избиения. Честно признаюсь, стало страшно. Последний марш, на который я попал, был 23 сентября – в день тайной инаугурации, хотя этот процесс тяжело так называть, Лукашенко. Ко мне приехал друг, мы собирались встретиться с еще одним знакомым, и думали втроем пойти в город. Но этот знакомый слился, мы пошли вдвоем. В один момент в районе кинотеатра «Беларусь» оказались в котле, понимали, что вот-вот начнутся задержания, будет жесть. Я тогда принял решение уйти, потому что стало страшно, сел в троллейбус. И когда уже в нем ехал, через окно увидел, как ОМОН дико избивал людей. Если бы за пять минут до этого я не ушел, нас бы накрыли с четырех сторон, оказался бы среди тех, кого избивали. Но я ушел. И после этого перестал ходить на марши. Мне показалось, что люди начали становиться очень легкой мишенью для силовиков, а у беларусов просто не было человека, который мог бы правильно все скоординировать и обезопасить людей от избиений, направить туда, куда нужно. Вожаки у протеста были, но, объективно, одно дело – когда ты на месте и видишь все изнутри, а другое – когда ты в другой стране и руководишь всем через телеграм.

– Ты верил в то, что марши способны привести к переменам?

– Реально 16 августа мне казалось, что всё должно измениться кардинальным образом. Было ощущение праздника, количество людей вселяло уверенность. Но когда мы уже шли домой с марша, в голове вдруг возник вопрос: «А что дальше? Неужели мы вернемся домой, а завтра все будет так же, как прежде?» Да, надежда и вера в перемены имелась, но все же некоторый скепсис присутствовал. Потом марши становились все агрессивнее, жестче, и с каждым разом настроение и вера в перемены все быстрее исчезали.

Все равно я придерживаюсь мнения, что не нужно было действовать по-другому, как говорят многие. Мол, нужно было силовым методом противостоять режиму, не скатываться в мирные марши. Мы и так много человек потеряли, а что было бы в случае жестких столкновений... Пускай сейчас люди будут эмигрантами, чем трупами. Если бы случилось по-настоящему силовое противостояние с режимом, то жертв среди простых беларусов было бы намного больше. Вот этого мне не хотелось.

– Не жалеешь, что ходил на марши?

– Ни в коем случае. Я бы и дальше ходил, если бы они были ненасильственными, в первую очередь со стороны режима.

– Такое развитие событий, имею в виду применение силы со стороны режима, было предсказуемо?

– Конечно. Для меня вообще было удивительно и странно, что нам дали провести пять мирных маршей, может, четыре. Было странно, что власти так медленно реагируют. Я предполагал, что жесть начнется намного раньше. А так настоящая жестокость началась после того, как в конце октября [Иван] Кубраков сменил на посту главы МВД Юрия Караева. Людей всех возрастов и полов лупасили, как хотели.

– Когда ты понял, что быстрых перемен не случится?

– Помню, мы с друзьями на Новый год встретились и обсуждали, когда все это закончится, когда власть поменяется. Я сказал, что, по моим ощущениям, перемены могут произойти только в конце 2022-го. Не знаю, почему, но было у меня такое предчувствие. Однако сейчас приходит понимание, что вряд ли это случится. Война в Украине объективно оттянула на себя внимание, поэтому перемены в Беларуси отошли на другой план.

Хотя я вижу по настроению общества, в том числе среди моего окружения, что люди остались против режима, отношение к Лукашенко у них не поменялось. Его противников не стало меньше. Люди в большинстве своем как топили против Лукашенко, так и остались того же мнения. Просто мы сейчас ждем и потихоньку движемся к переменам. А вот когда они будут, пока не скажу.

– После того, как ты перестал ходить на марши, не боялся, что за тобой придут силовики?

– Да, мы всегда были в толпе, но не в эпицентре, обычно держались в стороне от самых жестких событий. Поэтому после того, как перестал ходить на марши, суперстраха насчет задержания не испытывал. А если бы задержали, ну стал бы одним из тех, кто отсидел сутки. Главное, чтобы у семьи все было хорошо.

– Когда начались задержания людей, которые попадали на фотографии на маршах, страх не проявился?

– Вот тогда немного появился, но быстро прошел. Мне казалось, что на фото попадались более активные люди, не такие, как я.

Определенный страх был и после того, как начали задерживать людей из моего окружения. Помню, забрали одного человека из спорта, так мы быстро начали удалять его из всех групп, чатов. Было волнение, что после этого задержания могут последовать другие.

– Не было мысли уехать из Беларуси?

– Самое интересное, что из-за политики и всех процессов, что происходили в Беларуси, я не хотел уезжать. Такое желание появилось после начала войны.

Если бы я был схвачен на маршах, попадал на «Окрестина», то, конечно, желание уехать из Беларуси было бы большее. А так мы жили в спокойствии, нас никто не трогал. Я уверен, что не являюсь тем человеком, за которым обязательно будут охотиться. Поэтому и не хотелось уезжать, тем более в Беларуси семья, родители, близкие. Плюс я не был предельно открыт в соцсетях и не высказывался настолько агрессивно, чтобы за мной пришли. Да, были посты, но, мне кажется, их настолько мало, они настолько спокойные... Ну и потом все же пришлось их подчистить.

– Почему после начала войны ты захотел уехать?

– Было четкое ощущение, что Беларусь – это соучастник войны. Задавался вопросом, а не начнется ли война у нас. Плюс я и мои друзья были на шухере, что начнется мобилизация, начнут всех мужиков привлекать. Ну и, конечно, просто было неспокойно в Беларуси. Такое чувство сохраняется до сих пор, мол, не начнут ли нас бомбить, если беларусы вступят в войну?

Я сейчас максимально вовлечен в события в Украине, слежу, читаю и много думаю. Переживаю за украинцев. Но что я могу сделать еще? Бежать туда и воевать? Мне страшно, признаюсь честно. Я даже не представляю, как держать в руках оружие.

Но при этом вижу в Минске много людей, которые живут себе спокойно, как будто ничего и не происходит.

– Что думаешь о таких людях?

– Двояко. С одной стороны, странно жить и делать вид, что ничего не происходит. Но, с другой стороны, жизнь ведь продолжается. Если ты напрямую не участвуешь в той же войне, то не будешь же постоянно сидеть в упадничестве. Нужно продолжать ходить на работу, общаться с детьми, женой. Мне тяжело осуждать тех, кто продолжает жить своей жизнью, но при этом проявляется сочувствие и выступает против войны. Осуждаю тех, кто ее поддерживает.

– Вернемся к Беларуси. Что ты ощущаешь, когда читаешь новости о все новых и новых задержаниях, в том числе за участие в маршах 2020-го?

– Естественно, злость. Солидарен с теми, кто высказывается против этой жести. Но мне кажется, что мы оказались в таком положении, что уже практически ничего не можем сделать. Одно дело, когда ты открыто можешь выражать свою позицию, ходить на акции протеста и так далее. Но в Беларуси сложилась такая ситуация, когда люди могут только сидеть и злиться. В том числе на себя, что не могут выражать позицию активно. Просто режим Лукашенко не успокоится и будет продолжать работу над устрашением нации.

– До какого момента?

– До тех пор, пока режим не падет. Уверен, что какого-то затишья и лояльности со стороны властей ждать не стоит. Этот режим будет идти до конца, пока не запугает абсолютно всех.

– Ты сам спокойно ходишь по улицам, зная, что в любой момент могут остановить, попросить показать телефон, да вообще задержать?

– Во-первых, практически постоянно езжу за рулем Во-вторых, когда гуляю, обратил внимание, что в городе достаточно мало милиции. Не знаю, с чем это связано. И за два года ко мне ни разу не подошли на улице, а когда останавливали сотрудники ГАИ, то просто проверяли документы и отпускали. Может, мне просто повезло, но я гуляю спокойно.

– Беларусь-2020 отличается от Беларуси-2022?

– Давай начнем с того, о какой Беларуси 2020 года мы говорим – до выборов или после. Если сравнивать страну, которая была до выборов, с той, что есть сейчас, то внешне все точно так же. Только в глубине души, как-то ментально в беларусах есть изменения, они катастрофические. Ну а то, что было сразу после выборов, конечно, ни в какое сравнение не идет с тем, что есть сейчас.

Мне кажется, сейчас все спокойно. Либо власть делает так, чтобы это казалось всем вокруг. Повторюсь, это только внешнее спокойствие. Потому что уверен, что если бы людям дали команду, если бы случился какой-то триггер, то народ снова бы вышел на акции. Не знаю, какое количество людей были бы активны, особенно учитывая тех, кто уехал из страны. Но, думаю, даже без уехавших оставшиеся беларусы смогли бы объединиться и предстать серьезной силой. Просто нужен какой-то триггер, пока не знаю, какой именно.

– Много твоих знакомых уехало из Беларуси?

– Да. Из моего окружения – процентов 40. При этом у меня есть знакомые, у которых уехало 100 процентов людей из их окружения. Особенно это касается сферы IT.

– Что думаешь о нынешней пропаганде в госСМИ Беларуси?

– Сам я не смотрю телевизор, и даже родителям сказал, чтобы не смотрели его. К счастью, они к моему совету прислушались.

Но есть же люди, которые верят пропаганде, верят тому, что пишут и говорят в госСМИ. Мне кажется, это все те же бестолковые люди, не способные критически мыслить. Или старые люди, которые не могут не смотреть телек и со временем начинают верить всему, что там говорят :). А вот адекватные беларусы, уверен, на всю эту пропаганду вообще не обращают внимания и уж тем более ей не доверяют.

– Ты сейчас нигде не высказываешься, не выражаешь свою точку зрения.

– Откровенно, меня попросили об этом родители, моя семья. Я бы не хотел, чтобы у них возникли из-за меня проблемы. Да и, будем честны, нет смысла в этих высказываниях. Это лично мое мнение. Один в поле не воин. Если выскажешься, тебя за это заберут, героем ты не станешь, ничего не изменишь. Просто бросишь себя под танк и подставишь себя и свою семью.

– Ты сдался?

– Нет, так не стоит говорить. Я уверен, что когда народ снова выйдет, когда снова начнется активная борьба с режимом, я тоже окажусь на улице и буду сопротивляться, протестовать.

– Сейчас тебе не тяжело молчать?

– Мне кажется, сейчас в моей жизни это самое сложное. Я человек достаточно открытый, порой мне очень хочется выразить свои мысли, рассказать все, о чем думаю. А людей, которым можно было бы это сделать, очень мало. Поэтому, наверное, и согласился на интервью :). Сложно молчать.

– Беларусь – страна для жизни?

– Это страна с огромнейшим потенциалом, тут есть все, чтобы достойно жить. Есть все, кроме власти. Поэтому скажу так: Беларусь – страна для жизни, а нынешняя власть – для смерти.

– Ты в перемены вообще веришь?

– Мне кажется, они уже случились. Мы где-то очень близко к достижению желаемой цели, но чего-то не хватает. Какого-то маленького шажочка. Поэтому приходится ждать.